Волкогоновский Ленин (критический анализ книги Д. Волкогонова “Ленин”) - [18]

Роль заправской “демократической” гадалки явно при­шлась по душе генералу и он с самодовольным видом ве­щает: “Удайся Февраль 1917 года, и Россия была бы сего­дня великим демократическим государством и ее не ждал бы развал, как Советскую империю...” (с. 242).

Антинаучность подобных “прогнозов” ярко выра­зилась в попытке Волкогонова поставить на одну доску результаты мятежа Корнилова и других генералов в ав­густе 1917 года против Временного правительства с “ав­густовским путчем 1991 года”: “Тогда, в 1917-м, Керен­ский как-то сразу потерял свое влияние, а через 74 года в сходной (?!) августовской ситуации его лишился и Гор­бачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, лавирования...”. Ведь “сходной-то си­туации” в 1991 году не было: если бы кто-то из генера­лов (Язов, Крючков, Пуго и др.) действительно поднял “мятеж”, то в считанные минуты верными им частями были бы интернированы не только Горбачев, но и Ель­цин со своими приближенными.

Недоумение вызывает надуманная попытка Волкого­нова провести еще одну аналогию между 1917 и 1991 года­ми: “исторические лидеры переходного периода (примеры тому А. Ф. Керенский и М. С. Горбачев) хороши лишь для начала дела. Они неспособны без катаклизмов довести на­чатое до конца. Это герои исторического момента... Керен­ский “споткнулся”* на неспособности решить проблему ми­ра. Горбачев “уткнулся” в идеализацию октябрьского пе­реворота” (с. 285). (Любопытно было бы услышать пояснение самого Горбачева относительно дела, которое он “только начал”). Пока же замечу лишь одно: в хоре, руководимом Горбачевым, одним из самых певучих был политрук Вол­когонов, который без устали вещал о всемирно-историческом значении Великого Октября. И даже 11 июля 1990 го­да, когда генерал уже переметнулся в стан ренегатов-”демократов”, он в “Известиях” твердил, что “Октябрьская революция во многом изменила облик мира, заставила за­ботиться о социальной защите людей”.

В книге же “Ленин” Дмитрий Антонович Великий Ок­тябрь называет не иначе, как “переворот”, который, мол, “оставил глубокий, вечный шрам на ковре (?) российской истории. Он еще более рельефно виден на фоне рваных ран гражданской войны” (с. 324). А ведь еще недавно Вол­когонов усердно доказывал, что военная интервенция им­периалистов США, Англии, Франции и Японии против Со­ветской России в 1918 году являлась экспортом контрре­волюции, катализатором гражданской войны. И как бы ни хотел сегодня генерал, ему не удастся опровергнуть сво­его же анализа причин гражданской войны, который был дан им в книге “Триумф и трагедия” (кн. 1, ч. 1, с. 88): “Уже в апреле-мае 1918 года началась иностранная воен­ная интервенция, возродившая у буржуазии и помещиков надежду на реванш. Повсюду мятежи, контрреволюцион­ные выступления белого офицерства, казаков, кулаков, на­ционалистов. Страна, разрушенная четырехлетней войной, оказалась не просто в огненном кольце — она была сама в пламени войны. У республики не было границ. Были одни фронты.

...Конец Советской власти казался недалеким. Тем бо­лее, что началась настоящая охота на комиссаров. В Пет­рограде эсер Леонид Канегиссер выстрелом сражает Мои­сея Урицкого; в июле убит белогвардейцами Семен На- химсон, известный комиссар латышских стрелков. Комиссар продовольствия Туркестанской республики Александр Пер- шин погиб от рук мятежников в Ташкенте. В мае 18-го Федор Подтелков и Михаил Кривошлыков, известные боль­шевики Дона, гибнут на белоказачьей виселице. Бывший генерал-лейтенант царской армии Александр Таубе, пе­решедший на сторону революции и ставший начальником Сибирского штаба, попал в руки белогвардейцев и был за­мучен. Но самый страшный удар в 1918 году контррево­люция нанесла в Москве. После выступления Ленина пе­ред рабочими завода Михельсона в него стреляла эсерка Фанни Каплан”.

Из картины боевого 18-го года (остались, правда, за кадром убийство 20 июня комиссара Петросовета В. Воло­дарского и др.) прекрасно видно, почему именно Советская республика была вынуждена той порой прибегать к огра­ничениям демократии, вводить чрезвычайное положение и отвечать на белый террор красным террором. Теперь трехзвездный генерал-демократ все эти события трактует совершенно по-иному и даже заключение Брестского мир^ 3 марта 1918 года он отваживается ставить в вину руково­дству Советской России. А ведь недавно, подобно JI. Фи­шеру, Дмитрий Антонович восхищался величием Ленина, сумевшего добиться подписания мира с Германией и тем самым спасшего молодое Советское государство.

Жалкое впечатление производят попытки Волкогонова доказать, что для Владимира Ильича Николай II, как и все другие “носители монархической системы”, были дав­но “вне закона”. “Почему?” — задает вопрос генерал-па­сквилянт и сам же отвечает: “Прежде всего потому, что царизм уничтожил его старшего брата”.

Но и эти рассуждения — тоже досужие домыслы. Во- первых, Ленин нигде и никогда не говорил, что все Рома­новы для него стоят “вне закона”. А, во-вторых, целью Владимира Ильича была не месть за брата, а борьба с царизмом за лучшую долю, и он навсегда остался верен своей юношеской клятве идти иным, нежели любимый брат, путем борьбы с самодержавным деспотизмом.