Вольф Мессинг. Видевший сквозь время - [5]

Утром Сара вымыла руки под рукомойником, перекинула через плечо чистое полотняное полотенце и пошла из дома в хлев.

Ребята и мрачный похмельный Григорий сидели за столом. Дети ели вареную картошку с мочеными яблоками, отец наливал из кувшина мутный рассол, пил из кружки и тяжко вздыхал.

Сара прошла к хлеву, открыла створку ворот и шагнула внутрь, громко приговаривая:

– Розочка, красавица ты наша! Кормилица ты наша! Радость ты наша ненаглядная! Я за молочком пришла. Дашь нам молочка. Розочка?

Сара прошла к загородке и оцепенела: Розки не было видно. Приглядевшись, она увидела, что корова лежит на боку, мордой к дверце, совершенно неподвижно.

– Роза… – прошептала Сара и кинулась к корове, открыв дверцу. Рухнула на колени, стала гладить морду коровы, шею, приговаривая: – Роза… Розочка… Господи, пресвятая Богородица! Да что это такое?! Померла! Померла-а-а!

Сара сорвалась на крик, вскочила и выбежала из хлева.

Перепуганно квохтали куры на насестах.

Раввин, Григорий Мессинг и его жена Сара молча рассматривали мертвую корову. Сзади переминались дети – Волик, Семка, Соня и Бетя.

– Как же так, ребе, ничем не болела и вдруг подохла? – удрученно спросил Григорий.

– Раз подохла, значит, чем-то болела – у Бога просто так никто не подыхает, – глубокомысленно изрек ребе.

– Ох, ребе, а мой Волик вчера сказал мне – Розка наша помрет… Как вам это нравится, ребе? – И Сара посмотрела на раввина.

– Мне это совсем не нравится, – ответил ребе. – Почему он так сказал?

– А вы сами у него спросите, ребе, – посоветовала мама Сара. – Это уже не первый раз с ним такое!

– Что? – не понял ребе.

– Предсказывает, – шепнула на ухо ребе Сара. – В мае месяце сказал соседу Мойше Губерману, что у них скоро сарай сгорит. И что вы думаете, ребе? Через неделю сарай сгорел до последней досточки. – Сара хихикнула. – А Мойша до сих пор говорит, что это мы спалили его курятник, который и приличным сараем назвать нельзя… А вот помните, цирк приезжал? Так этот паршивец за неделю вдруг меня спрашивает: мама, а ты поведешь меня посмотреть на послушных медведей и собачек? Я уж подумала, умом тронулся, какие собачки? Какие медведи? Где он тут у нас мог видеть медведей?

Ребе слушал трескотню Сары и смотрел на Велика мрачными черными глазами. Потом спросил:

– В синагогу детей водите? Талмуд читаете? Детям читаешь Талмуд? Что-то я не видел тебя, Сара, в синагоге с детьми!

– Хожу, ребе! Не сойти мне с этого места, хожу! – истово поклялась Сара.

– Но я вас там не видел ни разу, Сара, – уставился на нее ребе.

– Зато вы, ребе, часто моего мужа в шинке видите! – вспылила Сара. – Потому что пьянствуете с ним в этом проклятом шинке!

– Придержи язык, женщина! – грозно сдвинул лохматые черные брови раввин. – Знай свое место!

– У меня корова подохла! Хоть бы помолился за нас, ребе! Как мы жить теперь будем? Чем я детей накормлю? Конечно, разве тебя это интересует! Тебя больше интересует, сколько тебе денег принесут в синагогу! А потом ты в шинок пойдешь с моим обалдуем! Будете там горилку жрать и песни распевать!

– Тьфу! – сплюнул ребе и быстро пошел из хлева, на ходу обернулся, крикнул: – На месяц лишаю тебя посещения синагоги! – Пройдя несколько шагов, он снова обернулся и приказал: – Ну-ка, Волик, пойдем со мной.

Волик вышел из хлева, раввин обнял его за плечи, и они вместе пошли по тропинке к калитке.

– Ну-ка, скажи мне, пострел, а как ты узнал, что ваша Розка скоро умрет? Явление какое-то тебе было?

– Нет, не было… Я просто закрыл глаза и увидел нашу Розку мертвой, – ответил Волик.

– А почему ты увидел ее, а не что-нибудь другое? – допытывался раввин.

– Не знаю… я про нее всегда думал… я очень любил нашу Розу..

– Очень любил… – повторил негромко раввин, раздумывая. – И часто с тобой такое бывает? Ну, часто ты видишь будущее?

– Не знаю… Вот помните Мойшу Чертока? Все тогда думали, что он в реке утонул, а я подумал про него и увидел его на базаре в Варшаве, он там картошкой торговал.

– Помню Мойшу Чертока, помню… – пробормотал раввин.

– Я тогда сказал, что он живой, так все надо мной стали смеяться. А он к Новому году сам пришел. Помните, ребе?

– Помню, помню… А скажи мне, ты разве бывал на базаре в Варшаве?

– Нет, не бывал.

– А как же ты мог увидеть то, чего никогда не видел? Как ты узнал, что это Варшава?

– Не знаю… – растерянно ответил Волик.

– Ты не знаешь, и я не знаю… – вздохнул раввин.

Он открыл калитку, и они пошли по грязной улице, и рука раввина по-прежнему лежала на плече мальчика. За заборами брехали собаки, от низких, покосившихся домишек тянуло сыростью и навозом, доносились крикливые голоса, посреди изъезженной широченной дороги блестели длинные лужи. Ветер захолустья и нищеты гулял по местечку.

– Слушай меня, мой мальчик, – вдруг заговорил раввин. – Господь дал тебе великий дар, и тебе будет тяжело жить с ним… Очень тяжело, но ты будешь жить и приносить большую пользу людям. Но ты… ты должен пообещать мне сейчас, что никогда, слышишь, никогда не будешь делать людям плохо… Обещаешь?

– Обещаю… – ответил Волик.

Или Господь тебя самого страшно за это накажет… Тебе нужно уезжать отсюда, мальчик. Какое у тебя будущее в этом нищем, убогом местечке? Тут ни у кого нет будущего. А сколько великих, знаменитых евреев вышли из таких местечек! Потому что не побоялись и сами пошли навстречу своей судьбе. Пойдешь в школу? – вдруг спросил раввин и, остановившись, погладил Волика по голове.