Волею императрицы - [12]

С тех пор как боярышням дозволена была новая забава, каждый день запрягал им Захар в большие сани бойкую тройку лошадок, и, степенно выехав из ворот усадьбы, он, скрывшись за первый ближний лесок, пускал вскачь свою тройку, скакавшую охотно после долгого стояния в конюшне. Меньшая боярышня прыгала в санях от удовольствия. Степанида радовалась за неё и не останавливала Захара, а Феклуша и сама не отставала от Захара в удали и затягивала в открытом поле песню, так же лихо, как лихо скакали его кони. Часто повторялась эта забава, пока по привычке не сделалась боярышням необходимою; и скоро во всей окрестности, вёрст на семь кругом, все окрестные сёла и проживавшие здесь по зимам рыбаки признали тройку и сани бояр Савёловых.

«Боярышни катаются», — говорили они, завидев их бойкую тройку.

Окрестность вотчины боярина Савёлова была довольно пуста и малонаселённа. По берегам реки Ветлуги тянулась узкая полоса полей, засеянных рожью или овсом, и не встречалось сёл или строений. По реке Ветлуге ходили суда и раздавались русские приволжские песни. Недалеко отступив от полосы полей, начинались леса, нескончаемо тянувшиеся на восток; все холмы и болота поросли здесь тёмным частым ельником и сосновым бором, шумевшим в непогоду. В лесах была пожива охотникам, на реке Ветлуге находили поживу рыболовы, и суда, груженные то коноплёй, то хлебом, шли по ней на Волгу.

Боярских усадеб здесь вовсе не было видно. И соседняя усадьба бояр Стародубских, стоявшая за лесом, вёрстах в десяти от Савёлова, на обширной просеке, подходившей к полям над Ветлугой, теперь давно опустела: старый боярин уехал в Москву, куда повёз подростка сына Алексея на службу, и не возвращался в вотчину. Алексей вступил в ратную службу, а на двадцатом году отправился в поход против турок, под Чигирин. Это было в последние годы царствования царя Алексея Михайловича, когда гетман Дорошенко держался ещё в Чигирине с остатками запорожцев.

Несколько лет прожила боярыня Ирина Полуектовна в вотчине дяди, и прожила их в полном уединении. Никто из окрестных бояр не посещал Савёлова; он устарел и отстал от своих знакомых. Да и вотчины все опустели, и старого и малого забирали в ратные люди. Кое-где жили вдовые боярыни с детьми; а многие бояре, уезжая, отправляли семью свою в Москву для безопасности.

Весной и летом жизнь Талочановых была разнообразнее, они отправлялись на богомолье, ездили до самой Костромы, к Ипатьевскому монастырю, и посещали Макарьевский монастырь на Унже, чтобы получить благословение от славившегося святою жизнью игумена этого монастыря, Митрофания. Такое путешествие совершили они и в последнее лето и теперь были на обратном пути. Достигнув в колымаге берегов Ветлуги, они плыли к усадьбе своей по реке на дощанике, отправив колымагу домой по берегу. Стоял прекрасный июльский день, солнце светило в вышине на ясном небе, между лёгкими, пушистыми облаками, слегка нагревая, но не раскаляя воздух. На воде же постоянно веял свежий ветер и боярышням легко и привольно дышалось, вырвавшись из тесноты терема. Обе боярышни изменились с тех пор, когда ещё бояре Хлоповы знавали их подростками. Они выросли и расцвели, а красивый наряд дополнял их красу, на которую некому было, однако, подивиться и полюбоваться. Старшая боярышня одета была в длинную, до пят доходившую, телогрею[3] из камки, застегивавшуюся впереди дорогими пуговицами. На голове у ней была высокая шапка, кика, с рясами[4] и наброшенной на неё фатой. Она набожно глядела на раскинувшееся над ней голубым куполом небо и шептала молитву. Смуглое лицо боярышни, небольшие чёрные глаза и полураскрытые уста — всё было проникнуто кротким, спокойным умилением. Меньшая сестра, ещё более изменившаяся за последние годы, стояла у самого борта дощаника, вглядываясь в зелёные берега и вслушиваясь в разносившуюся по реке песню ветлужских рыбаков, то тянувшуюся уныло, то оживавшую в коротких и удалых вскрикиваниях. Меньшая боярышня также стояла с полуоткрытыми устами, но она повторяла про себя слова песни и силилась запомнить её напев. Её по-прежнему оживлённое лицо казалось теперь много крупнее, полнее прежнего; глаза её смотрели осмысленнее, стройная фигура её изменилась; вместо шаловливого ребёнка в ней каждый признал бы теперь развернувшуюся девушку-боярышню. Она стояла у борта дощаника, спустив с своего округлившегося плеча чреватую шубку[5] с бобровым ожерельем у ворота, причём открывалась её полная шея, украшенная жемчугом; веявший от воды ветер развевал лёгкую фату, накинутую сверх головной, выложенной жемчугом повязки. Она следила за улетавшей песней, не замечая беспорядка в своей одежде. Нежданно послышался на берегу лошадиный топот, и по дороге, проходившей над берегом Ветлуги, прокатила боярская колымага и за ней несколько повозок служителей. Боярышня Паша не бросилась, как в былые годы, разглядывать колымагу и бояр, но быстро опустилась на скамью, закрываясь фатой и отвернув лицо в другую сторону. С возрастом в боярышне умерилась её живость и прежняя бойкость. Только на минуту бросила она взгляд вослед проехавшим, когда они были уже далеко и повёртывали к лесу от берега Ветлуги.