Вольер - [2]

— Мы никогда не сделаем ничего подобного, — сказала тетя.

Племянница неохотно вздохнула.

— Я не могу этого представить, — признала она. — Конечно, — последовало продолжение, — есть множество способов вести подлинную жизнь, не совершая выдающихся актов насилия. Это ужасные мелкие повседневные действия притворной важности придают оттенок вольерности нашей жизни. Было бы занятно, если б не было так пафосно и трагично — слышать, как дядя Джеймс утром собирается и объявляет: «Я должен нынче отправиться в город и выяснить, что люди говорят о Мексике. Дела там начинают принимать серьезный оборот». Потом он направляется в город и очень серьезным тоном беседует с торговцем табачными изделиями, кстати покупая унцию табака; возможно, он встречает еще парочку мыслителей мирового масштаба и беседует с ними столь же серьезным голосом, потом он плетется назад и объявляет с преувеличенной важностью: «Я только что говорил с некоторыми людьми в городе о состоянии дел в Мексике. Они соглашаются с моим мнением, что там все станет еще хуже прежде, чем дела пойдут на лад». Конечно, никого в городе нисколько не заботит, каковы его взгляды на положение дел в Мексике и есть ли они вообще. Торговец табачными изделиями даже не переживает о покупке унции табака; он знает, что дядя купит то же самое количество того же самого табака на следующей неделе. Дядя Джеймс мог бы точно так же лежать на спине в саду и беседовать с сиреневым деревом о привычках гусениц.

— Я вовсе не желаю слушать подобные вещи о твоем дяде, — сердито возразила миссис Джеймс Гартлберри.

— Мое собственное положение столь же ужасно и трагично, — сказала племянница беспристрастно. — Почти все во мне — обычная посредственность. Я не очень хорошо танцую, и никто не может по чести назвать меня красивой, но когда я направляюсь на одну из наших унылых маленьких местных танцулек, там я, предполагается, «чудесно провожу время», вызываю горячее уважение местных кавалеров, и иду домой, полная радостных воспоминаний. На самом деле я просто провожу несколько часов в безразличном танце, выпиваю бокал ужасно сделанного кларета и слушаю огромное количество непрерывных легких разговоров. Похищение кур в лунном свете вместе с весельчаком-викарием было бы бесконечно более захватывающим; вообразите себе удовольствие урвать всех этих белых минорок, которыми Чибфорды всегда так хвастают. Продав их, мы можем отдать все доходы на благотворительность, так что в этом не будет ничего особенно дурного. Но ничего подобного нет в пределах вольера моей жизни. На днях кто-то унылый, приличный и непримечательный будет «говорить мне комплименты» на теннисном корте, как это обычно бывает, и все унылые старые сплетницы в окрестности начнут спрашивать, когда мы обручимся, и наконец мы поженимся, и люди будут дарить нам масленки, и пресс-папье, и заключенные в раму картины, изображающие молодых женщин, кормящих лебедей.

— Эй, дядя, вы уходите?

— Я только прогуляюсь в город, — объявил мистер Джеймс Гартлберри с некоторой важностью. — Я хочу услышать, что люди говорят об Албании. Дела там начинают принимать очень серьезный оборот. По моему мнению, мы еще не видели самого худшего.

В этом он был, вероятно, прав, но теперешнее или будущее состояние Албании не имело ничего общего с начавшимися рыданиями миссис Гартлберри.