Волчья натура - [12]

Но Арчи знал и то, что на самом деле травма остается. Глубоко внутри. И может всплыть из небытия, из самых глубин подсознания в любой, чаще всего самый неподходящий момент. Ведь правда жизни состоит в том, что люди не должны убивать людей. Не могут убивать. Даже во имя интересов своей страны.

Но кому-то все равно приходится брать на себя этот непосильный груз, и лишать жизни такого же, как сам человека. Линейщика или аморфа. Во имя чьих-нибудь интересов. И потом всю жизнь таскать это в душе, ожидая, что оно выползет из мрака и пожрет тебя, как древнее чудище нераскаявшегося грешника.

Единственное, что Арчи мог сказать себе по этому поводу: «Если не я, то кто?»

И он говорил это. В который раз.

* * *

Вээровцы давно ушли, а Арчи еще долго сидел на первом этаже башенки, собираясь с мыслями. Конечно же, он ожидал, что нечто подобное рано или поздно произойдет. Что его вновь проведут в дело. Но он не думал, что это случится так скоро.

И еще ему сильно не понравилась ситуация. Люди-хищники, бред какой-то. Все это сильно походило на внезапно овеществленную выдумку Говарда Тона, мастера остросюжетной психоделики. Пожалуй, только операция против зомби или вампиров показалась бы более нереальной.

Хищники. Волки.

Неужели кому-то действительно удалось ускользнуть от биокоррекции и больше двухсот лет соблюдать полнейшую изоляцию от внешнего мира?

Но ведь это практически невозможно. Практически. Без должной подготовки, без заранее продуманной тактики и стратегии выживания, без железной дисциплины – невозможно. В принципе, какая-нибудь закрытая организация вертикального типа, вовремя разработавшая программу выживания, имела шансы скрыться от биокоррекции. Но уже к зрелости второго, максимум – третьего поколения от дисциплины и целеустремленности зачинателей такого странного шага остались бы рожки да ножки. Молодежь слишком часто предает идеи отцов, поэтому мир и меняется от поколения к поколению.

Что-то за этим определенно кроется. Не только в гене волка дело. Сам по себе ген не так уж и опасен – ну вырвется он на свободу, ну начнут рождаться волчата… Медики мгновенно отследят это. Отследят, и выкорчуют с корнем. Чтобы снова сделать Землю миром волков нужно настоящее потрясение. А вот его-то Арчи даже вообразить толком не мог.

Ник де Тром постучал в дверь около полуночи.

– Закончили, шпионы?

Арчи вопросительно поднял брови:

– Что закончили?

– Ну, – пояснил Ник, – Ты ж с агентами совещался.

Арчи неподдельно удивился:

– С какими агентами? Ты чего, Ник? Перегрелся?

Лабрадор застыл с приоткрытым ртом. Он не понимал – дурачится напарник или играет в конспирацию.

– А… – вздохнул он через полминуты. – Понимаю. Ладно, как хочешь. Считай, что я ничего не видел, не слышал, и ничего не знаю.

Арчи смолчал. Ему с самого начала не нравился последний приказ шефа – майора Чумаченко. Не скрывать от Ника, с которым предстояло работать спасателем, своей прежней деятельности. Понятно, не выкладывать ему на блюдечке все, что пришлось пережить. Но при случае – намекнуть, что Арчи сотрудничал с внешней разведкой.

Странный это был приказ. Нелогичный. Нарушающий все каноны профессии. Но приказы принято выполнять, не обсуждая.

– Там девчонки пришли, – сказал Ник. – С мускатом. Пойдешь?

– Ну, если с мускатом… – протянул Арчи. – Пойду.

«Надо хоть оттянуться напоследок, – подумал он. – Когда еще придется? Вот так, на море… С мускатом и девчонками.»

Он встал, нахлобучил любимую широкополую шляпу и вслед за Ником направился в темноту крымской ночи. Впрочем, здесь, в курортной зоне, темнота была достаточно жиденькая. Огни иллюминации и мельтешение дискотечных лазеров затмевали почти все звезды, кроме наиболее ярких. Только у самой полоски пляжа, цепляясь за деревца маслин, клубилась густая темень. Любимый столик спасателей прятался в этих зарослях; чья-то неведомая, но заботливая душа не поленилась бросить полевку от ближайшего домика и подвесить жестяной фонарь, хотя гораздо проще было приживить к парочке деревьев несколько химических светильников-мономорфов. Впрочем, электрический свет по яркости давал сто очков вперед мертвенному свечению существ-мономорфов. Механика неумолимо наступала на биоинженерию; все больше техногенных вещей использовалось людьми. Вот и сейчас на руке Арчи еле слышно цокали кварцевые часы, отштампованные где-нибудь в Туле или Брянске, и в узком кармане на бедре притаился стальной нож, а вовсе не живая теплая кость кинжала-мономорфа… Арчи даже сквозь плотную ткань джинсов ощущал холод металлического жала.

Арчи казалось, что это прикосновение неминуемой смерти. Не его, Арчибальда Рене де Шертарини персональной смерти, старушки с косой и в балахоне. Казалось, что мертвые изделия олицетворяют приговор целой эпохе. Что-то уходит из этого мира, Арчи это чувствовал – естеством, спинным мозгом. Меняется мир. И – увы! – не в лучшую сторону. Мертвые вещи – не причина, а всего лишь примета. Меняется что-то в психологии людей, в их отношении в жизни. Жизнь на Земле вообще разваливается на две половинки, как оброненный арбуз. На биосферу и на среду обитания человека. С некоторых пор средой обитания человека перестала быть чистая биосфера – отчасти из-за того, что в обиход стала неумолимо входить техника. И Арчи интуитивно понимал, что рано или поздно среда естественная и среда техногенная начнут конфликтовать. Мешать друг другу. Пока залогом прогресса служила одна лишь биоинженерия можно было не волноваться.