Волчонок - [12]

А упрямый ведь оказывается у меня вышел братец!

Кто был виноват, что я никак не мог жить простой человеческой жизнью? Не знаю! Но никак не я, это уж точно. Так почему же именно я должен был расплачиваться за чужую вину?

Грехи отцов и матерей, несомненно, накладывают свой отпечаток на жизни их детей, но об этом мало кто думает, когда совершает грехопадение. А потом начинаются непременные «Как?» «Что?» «Да за что?». Но когда появляются эти вопросы изменить что-либо мы, как правило, уже не в силах. Так кто же всё-таки был виноват в том, что я такой, какой я есть?

Мать моя точно была человеком, отсюда и её твёрдое убеждение, что я исчадие ада и заслуживаю смерти, это же подтверждает и рождение у неё второго здорового малыша. А мой отец?

Я видел его несколько раз в году, где-то один-два раза не больше, вернее я видел крупного волка с белой прядью на лбу, который, как мы с Травкой подозревали, и был моим настоящим родителем. Похоже, это был тот самый зверь, что когда-то сохранил нам с нею жизнь. Не знаю, был ли он на самом деле моим отцом, или это только наша с бабкой выдумка, но почти каждый раз, когда он появлялся, он помогал нам. Он словно проведывал меня, оберегал. Но, с другой стороны, за все эти годы он так ни разу и не появился передо мной в человеческом обличье, не заговорил. Оттого как-то сам собой напрашивался вывод, что он был и не оборотнем вовсе, а просто волком, по каким-то непонятным причинам положительно к нам настроенным. Конечно, тогда вставали вполне резонные вопросы, отчего и почему, но ответить на них сам я был не в силах.

Волки не люди, у них нет того страха перед необъяснимым, нет излишней жестокости. Возможно, он просто почувствовал тогда во мне примесь родной крови и отнёсся к её обладателю…, не знаю даже… по-человечески что ли. Не ведаю, как всё было на самом деле, но внешне дела обстояли именно так….

Я ещё несколько раз побывал на указанном моим братом месте, но мы с ним так толком и не поговорили. Всё было однообразно. Я наблюдал за ним со стороны, искал между нами сходства и различия, потом он неизменно меня замечал, потому, как я особо не скрытничал, и бежал за мной убегающим, назначая новую встречу через неделю. И непременно я приходил в шкуре волка, не рискуя показать мальчишке своё истинное лицо, раз уж так здорово прокололся и предстал перед ним в самый первый раз нашей встречи в зверином обличии. То, что происходило между нами, нельзя было назвать дружбой, совсем нет. Скорее это была некая своеобразная игра, в которой участвовали мы двое. Она не была придумана нами, скорее существование ей дала сама жизнь….

Но однажды он сам не пришёл на нашу обычную встречу. Я не то чтобы расстроился, но всё-таки несколько переполошился, в конце концов, привычка большое дело, а я к этим встречам привык. Это было, пожалуй, даже глупо, но я решился пробраться к нему в деревню и заглянуть в окно его родного дома, дома который мог бы быть моим. Хотя, возможно, на самом деле мне просто очень хотелось увидеть мать….

И я увидел её. Она с лёгким беспокойством на лице прикладывала сыну на лоб смоченную в холодной воде тряпицу, я и сам так порою поступал, когда заболевала моя бабка. У него, вероятно, был жар, что ж, это всё объясняло. А она так беспокоилась о нём, кормила с плошки бульоном, гладила вспотевшие волосы. Мне так хотелось оказаться на его месте, пусть с температурой, насморком и красным горлом. Но я не мог, как бы страстно того не желал.

Ну и пусть он болеет, решил я тогда для себя. Пусть ему будет плохо. Пусть она поймёт, что он ничем не лучше меня и даже хуже. Я вот, например, совсем никогда не болею, никогда-никогда.

Помню, я тогда ещё сам испугался своих собственных мыслей. Если бы меня слышала Травка, она, вероятно, очень пожалела бы о том, что когда-то сохранила мне жизнь, ведь размышления мои были полной противоположностью её ожиданий.

Я тихо заскулил, понуро опустил мохнатую чёрную голову и поспешил домой. Осознание полного одиночества накатило на меня новой волной.

После этого случая, я не видел его очень долго. Наверное, несколько месяцев. А когда мы снова встретились, выяснилось, что он всё это время каждую неделю ждал меня на означенном месте.

— А где ты живёшь? — Всё выспрашивал он.

Я молчал.

— А сколько тебе лет?

Я хмурился, не знаю, замечал ли он это по моей звериной роже, но по-прежнему молчал.

— А у тебя есть родители?

— Отстань. — Наконец-то ответил я, ещё больше нахмурившись.

Но он не отстал, а наоборот обрадовался, что я, в конце концов, заговорил, и поток слов из его рта понёсся ещё более бурной рекой.

— Почему ты так долго не приходил? А я тебя ждал. Потом я, правда, поболел немного. Но я всё равно тебя ждал. — Не унимался мальчишка.

— Что ты от меня хочешь? — Устало спросил я.

— Я хочу с тобой дружить. — Он воззрился на меня с таким видом, словно сейчас только в первый раз и увидел, мой вопрос бы ему, по-видимому, не совсем понятен и даже несколько смешон, так как для него самого ответ был очевиден. — Хочу, чтобы мне все завидовали, что у меня есть такой друг и одновременно боялись.

— Так вот оно что! Вот что тебе на самом деле от меня нужно?! — Сказал я и поднялся, встряхнувшись всем телом, отряхивая и свою чёрную шерсть, на которую успела налипнуть всяческая лесная труха и свои собственные мысли, в которых я уже и, правда, видел себя его другом. Теперь-то я понимал эту чрезмерную навязчивость.