Волчий капкан - [47]

– Я бы хотел осмотреть комнату Половянского. Может быть, вы меня пустите в конце концов?

– О, прошу прощения! Пожалуйста.

Проходя мимо него, я почувствовал, что на меня пахнуло мылом и дорогим одеколоном. Ни за что бы не сказал, что этот человек провел ночь с женщиной. Выглядел он не в пример лучше меня.

Если бы я не знал точно, когда он родился, я бы никогда не поверил, что ему вот-вот стукнет пятьдесят. И вдруг мне в голову пришла совершенно несуразная идея: а что, если спросить его о том, какие у него намерения по отношению к Соне? Почему он скрывает свои чувства от ее родителей? И как только я об этом задумался, очарование героя рассеялось – цезарь сошел с трона, а шрам на шее теперь навевал мысли о времени, которое он провел в плену, об американцах, о медицинском свидетельстве, подписанном их врачами, о пересылке в советскую комендатуру в Вене и о том, что в Болгарию он вернулся с незажившей раной. Серебро на висках тоже потемнело, напоминая в свою очередь о жизни отшельника, без друзей, без близких, о тихом, вполне заурядном существовании, не идущем ни в какое сравнение с его бурным прошлым, о днях, месяцах, годах, которые он провел без женской ласки, о том, что он добровольно обрек себя на одиночество. Всюду – и в кино, и в театр, и в горы – он ходил только один. И при таком образе жизни ни с того ни с сего возникает Половянский! (Еще вчера он бы мог нам кое-что объяснить, но сегодня, увы, уже поздно).

Мы вошли в комнату убитого. Первое, что бросилось мне в глаза, – его портрет, написанный маслом. Художник постарался смягчить острые, неприятные черты оригинала, так что лицо Половянского выглядело почти красивым. В витрине серванта – явно нового – в беспорядке толпились пустые и початые бутылки – "Чинзано", "Мартель", "Джони Уокер". Льняные простыни, которыми была застлана постель, были далеко не первой свежести, кое-где были видны следы губной помады. Из-под кровати выглядывало несколько пар ботинок, на полу разбросаны грязные носки и белье. Гардероб был раскрыт настежь, и были видны костюмы и облезлые меховые воротники Половянского. В зеркале гардероба я прекрасно видел хозяина квартиры. Скрестив на груди руки, он спокойно ждал. От его смущения не осталось и следа. Теперь он выглядел так, как выглядят люди, прошедшие и огонь, и воду.

– Вы не ответили на мой вопрос, – произнес он без особого, впрочем, интереса.

– Вы спрашивали, кто и почему его убил? Пока что я могу вам только сказать, как его убили. Ударом ножа в спину. По всей вероятности, мы имеем дело с типичным ограблением. Он носил кольца?

– Думаю, что да… Да, конечно. На обеих руках.

– На пальцах у него видны следы от колец. Обобрали его до последней стотинки.

Я продолжал с педантичной последовательностью осматривать комнату, хотя и делал вид, что именно это, пожалуй, ни к чему. Потом проверил содержание всех карманов – и костюмов, и пальто. Везде я натыкался на мятые банкноты и мелочь, нашлись также выданная банком квитанция на получение валюты, справки о приобретении товаров в "Корекоме" и даже обрывки магнитофонной ленты.

– Вам известно, где он работал?

– Не знаю точно. К нему приходили разные сомнительные типы. Вообще-то он вел далеко не праведную жизнь – попойки, женщины. Иногда с утра до вечера не было покоя от звонков. Извините, что я так говорю о покойном.

– Он не пытался вовлечь вас в свои махинации? Может, предлагал купить у него что-нибудь или наоборот – приобрести что-нибудь от вас?

– Меня? – Вопрос этот явно задел Чамурлийского, но, немного подумав, он ответил: – Да, теперь я припоминаю. В прошлом или позапрошлом году он попросил меня одолжить ему долларов. Ему не хватало какой-то небольшой суммы на покупку чего-то в "Корекоме", я сейчас забыл, чего именно. Тогда он обещал вернуть мне деньги сразу, как только получит перевод от своей тетки из Западной Германии. Я ему категорически отказал. С тех пор он меня больше не беспокоил, если, конечно, не считать его предложений снабжать меня шотландским виски и французским коньяком. Но мне это ни к чему – я не пью и гостей домой не приглашаю.

– А у него гости часто бывали?

– Я же вам сказал, иногда ни днем, ни ночью не прекращались звонки, можно было просто с ума сойти. – Чамурлийский прикусил губу, в глазах его появилась тень смущения. – Знаете, в последнее время я стал его частенько поругивать, есть такой грех за мной. Однако, когда я предупреждал его, что не намерен впредь терпеть такого квартиранта, он вел себя вызывающе. Теперь меня мучает совесть за то, что я был с ним, может быть, груб. Бедняга!.. Хотя что тут поделаешь? Он ведь посреди ночи иногда стучался ко мне, чтобы попросить сигареты. Да я сам, по сути дела, виноват. Все из-за своей уступчивости. Другой бы на моем месте…

– В последний раз вы виделись вчера. В котором часу это было?

– Около шести вечера. Он мне одолжил лезвие для бритья. Настроение у него было отличное, он даже насвистывал что-то. И чтобы не дай бог не упустить своего, тут же выклянчил у меня галстук. Его галстуки были все больше старые, и ни один не шел к новому костюму. Во всяком случае, он так мне объяснил. Хорошо еще, что я тогда уже успел побриться, он бы глазом не моргнув мог взять свое лезвие обратно. Грех на мою душу, я навсегда зарекся просить его о чем бы то ни было, даже о мелочах. Потому что потом он совсем наглел. Вообще, я всегда старался держать его на расстоянии, хотя насколько мне это удавалось, это уже совсем другой вопрос.