Волчицы из Машкуля - [51]

Позади них племянница Обена, молодая и красивая крестьянка, взятая владельцем кабачка себе в помощницы, поддерживала огонь и следила за дюжиной глиняных горшочков, в которых тушилось на умеренном жару то, что крестьяне называют «гренки в сидре».

Обен Куцая Радость очень горячо, хоть и негромко, говорил что-то Жану Уллье, когда в общей зале кабачка раздался свист, похожий на призывно-тревожный клич куропатки.

— Кто это к нам идет? — воскликнул Обен, наклоняясь, чтобы заглянуть в дырку, проделанную им в занавеске. — Человек из Ла-Ложери… Берегитесь!

После того как о предупреждении стало известно всем, к кому оно было обращено, комната Обена приняла обычный вид.

Дверь в углу тихо закрылась; женщины и нищие исчезли.

Люди, считавшие лепешки, обвязали мешки, уложили их на пол, уселись на них в самых непринужденных позах и закурили трубки.

Что же касалось тех, кто пил за столом, то все они замолчали, а трое или четверо словно по волшебству уронили головы на стол и заснули.

Жан Уллье отвернулся к очагу, чтобы скрыть лицо от взглядов вошедших.

XVIII ЧЕЛОВЕК ИЗ ЛА-ЛОЖЕРИ

Куртен — ибо именно его Куцая Радость назвал «человеком из Ла-Ложери» — вошел в общую залу кабачка.

Кроме условного свиста, настолько искусного, что его действительно можно было принять за голос прирученной куропатки, присутствовавшие, казалось, ничем не выразили к нему свое отношение, беседа за столом продолжалась, только из серьезной она после появления Куртена стала очень веселой и шумной.

Арендатор огляделся и, не найдя, по-видимому, в общей зале того человека, кого он искал, решительно открыл застекленную дверь и просунул свою мордочку хорька в заднюю комнату.

И здесь тоже, по-видимому, никто не обратил на него внимания.

Одна лишь Мариэтта, племянница Обена, поглощенная обслуживанием посетителей, на мгновение прервала разливать сидр, выпрямилась и спросила Куртена, как спросила бы любого другого завсегдатая кабачка своего дяди:

— Что прикажете подать, господин Куртен?

— Чашку кофе, — ответил Куртен, поочередно вглядываясь в каждого из сидевших за столом и по углам комнаты.

— Хорошо… Сядьте где-нибудь, — ответила Мариэтта, — а я принесу вам кофе.

— О! В этом нет нужды, — добродушно ответил Куртен. — Налейте-ка мне его сейчас в мою чашку, я выпью у огня вместе с друзьями.

Никто из присутствующих не подал виду, что их покоробили слова Куртена, однако никто и не подвинулся, чтобы освободить ему место.

Куртену пришлось сделать еще один шаг вперед.

— Хорошо вам живется, приятель Обен? — спросил он у владельца кабачка.

— Как видите, — ответил тот, даже не повернув головы в его сторону.

Куртену нетрудно было заметить, что в этой компании его принимали без особого доброжелательства; но не таков он был, чтобы смутиться из-за подобного пустяка.

— Ну-ка, Мариэтта, — сказал он, — дай-ка мне табурет, я устроюсь рядом с твоим дядей.

— Так ведь нет свободных табуретов, господин Куртен, — ответила девушка, — слава Богу, у вас достаточно хорошие глаза, чтобы это заметить.

— Ну, что ж, тогда твой дядя отдаст мне свой, — с дерзкой фамильярностью продолжил Куртен, хоть его и не слишком воодушевляло поведение кабатчика и его гостей.

— Если уж так надо, — проворчал Обен, — ты его получишь, раз я тут хозяин, и пусть никто не скажет, что в «Ветке остролиста» не дали табурет тому, кто пожелал сесть.

— Ну, тогда уступи мне место, краснобай, потому что я вижу здесь того, кого ищу.

— Кого же ты искал? — спросил Обен, вставая, и в то же мгновение двадцать посетителей поднялись с мест и предложили ему свои табуреты.

— Ищу Жана Уллье, — ответил Куртен, — и, сдается мне, он здесь.

Услышав свое имя, Жан Уллье тоже поднялся с места.

— Ну, и что же вы от меня хотите? — спросил он почти угрожающим тоном.

— Полно вам, полно, не надо меня пытаться съесть живьем! — ответил мэр Ла-Ложери. — То, что я собираюсь сказать вам, для вас еще важнее, чем для меня.

— Метр Куртен, — строго возразил Жан Уллье, — вопреки тому, что вы только что сказали, мы с вами не друзья, до этого очень даже далеко! И вы слишком хорошо это знаете, и не могли прийти сюда к нам с добрыми намерениями.

— А вот тут вы ошибаетесь, приятель Уллье.

— Метр Куртен, — продолжал Жан Уллье, не обращая внимания на знаки, которые подавал ему Обен, призывая к осторожности, — метр Куртен, с тех пор как мы с вами знакомы, вы всегда были синим и всегда вели нечистую игру.

— Нечистую игру? — перебил арендатор со своей неизменной хитрой улыбкой.

— О! Я знаю, о чем говорю, и вы тоже, я думаю. Речь идет о землях, полученных из нечистых рук. Вы связались с городскими недоумками; вы преследовали тех жителей поселков и деревень, кто сохранил веру в Бога и короля. Что же сегодня может быть общего между вами, кто делал все это, и мной, кто поступал как раз наоборот?

— Не скажите, — не отступал Куртен, — не скажите, приятель Уллье, я не из вашего круга, это правда. Но, хотя я и принадлежу к другой партии, все же мое мнение таково, что между соседями не следует желать друг другу смерти. Клянусь, я искал вас и пришел к вам только для того, чтобы оказать вам услугу.

— Ваши услуги мне ни к чему, метр Куртен, — заявил Жан Уллье.