Волчицы из Машкуля - [25]

— Говоришь, маркиз де Суде посещает эти собрания?

— Ясное дело, как же ему их не посещать, этому старому шуану, бывшему адъютанту Шаретта! Пусть только явится сюда и потребует обратно своих собак, да, пусть только явится, я пошлю его в Нант вместе с его Волчицами! Пускай девицы там объяснят, с чего это у них появилась привычка носиться по лесу ночью.

— Но, Куртен, — сказал Мишель с живостью, причину которой нетрудно было угадать, — ты же сам говорил: если они ночью носятся по лесу, то только затем, чтобы оказывать помощь бедным больным.

Куртен отступил на шаг и со свойственным ему смешком указал пальцем на молодого хозяина:

— Эге! Вот я и поймал вас!

— Поймал меня? — покраснев, вымолвил молодой человек. — На чем же ты меня поймал?

— Вы к ним неравнодушны.

— Я?

— Да, да, да… О! Я вас за это не осуждаю, совсем напротив: они хотя и барышни, однако, спору нет, прехорошенькие. Полноте, не краснейте. Вы же не в семинарии учились, вы не священник, не дьякон, не викарий, вы красивый двадцатилетний юноша. Приступайте к делу, господин Мишель; если вы придетесь им не по вкусу, в то время как они сами пришлись по вкусу вам, значит, вкус у них чересчур пресыщенный.

— Но, мой дорогой Куртен, — ответил Мишель, — если даже предположить, что ты сказал правду — а это не так, — то разве я знаком с ними? Разве я знаком с маркизом? Разве можно просто встретиться с двумя девушками, сидящими верхом на лошадях, а потом вдруг явиться к ним в гости?

— Ах, да, понимаю, — с ухмылкой заметил Куртен. — У них ведь в кармане ни су, а замашки большие. Тут нужен какой-нибудь случай, повод, предлог. Думайте, господин Мишель, думайте; вы человек ученый, говорите по-латыни и по-гречески, изучали Кодекс — вы должны найти выход.

Мишель покачал головой.

— Так! — сказал Куртен. — Вы думали и не придумали.

— Я этого не говорил, — живо отозвался молодой барон.

— Верно! Вы не говорили, зато я скажу… В сорок лет человек еще не так стар, чтобы не помнить время, когда ему было двадцать…

Мишель стоял молча, опустив голову: он чувствовал на себе сверлящий взгляд крестьянина.

— Ну что, так и не придумали никакого повода?.. А я вот придумал.

— Ты?.. — воскликнул молодой человек, встрепенувшись.

Но тут же спохватился, что выдал свои самые сокровенные помыслы.

— С чего это, черт возьми, ты взял, будто мне хочется в замок? — спросил он, пожав плечами.

— А повод, — продолжал Куртен, словно его хозяин не попытался только что все отрицать, — а повод вот какой…

Мишель сделал равнодушное и рассеянное лицо, однако весь ушел в слух.

— Вы говорите папаше Куртену: «Папаша Куртен, вы заблуждаетесь насчет ваших прав, вы не вправе задерживать собак маркиза де Суде ни как мэр, ни как землевладелец; вы имеете право на возмещение убытков, но об этом возмещении можно договориться полюбовно». А на это папаша Куртен вам отвечает: «О! Когда имеешь дело с вами, господин Мишель, всякие подсчеты ни к чему, все мы знаем вашу щедрость». А вы на это говорите: «Куртен, собак ты отдашь мне, а остальное уж мое дело». Я отвечаю: «Вот вам собаки, господин Мишель. Что до возмещения убытков, то тут, ей-Богу, дело можно уладить одним-двумя золотыми, никто не требует смерти грешника». И тогда, знаете ли, вы пишете записочку маркизу. Вы нашли собак и отсылаете маркизу, думая, что он о них беспокоится; по вашему приказу Рыжик или Ласка отведут их в замок. Тут уж ему нельзя будет не поблагодарить вас и не пригласить к себе… А может, даже для верности вам бы надо отвести их самолично.

— Хорошо, хорошо, Куртен, — сказал молодой барон, — отдай мне собак, я отошлю их маркизу, но не затем, чтобы он пригласил меня в замок. — Ты не прав в своих предположениях, — а потому, что с соседями надо жить в дружбе.

— Ну, тогда будем считать, что я ничего не говорил… Но все равно, барышни Суде — прехорошенькие девушки! А что касается возмещения убытков…

— Ах, верно, — улыбаясь, сказал молодой барон, — это более чем справедливо, вот тебе за ущерб, причиненный собаками, которые забежали на мою землю и съели половину зайца, убитого Бертой.

И он отдал арендатору все, что было у него в кошельке, то есть три или четыре луидора.

Его счастье, что там было так мало: окрыленный надеждой проникнуть в замок Суде, он отдал бы Куртену вдесятеро больше, окажись у него в кармане больше денег.

Куртен бросил оценивающий взгляд на несколько луидоров, полученных в возмещение убытков, и, передав поводок молодому человеку, удалился.

Но, отойдя на несколько шагов, он повернул назад.

— А все же, господин Мишель, — сказал он, снова приблизившись к хозяину, — не надо вам водить дружбу с этими людьми. Запомните, что я вам рассказал о господах из Торфу и Монтегю: и двух недель не пройдет, как поднимется большой шум, господин Мишель, это я вам говорю.

И на этот раз Куртен удалился окончательно, напевая «Парижанку» — к словам и мелодии ее он питал особое расположение.

Молодой человек остался один с двумя собаками.

X ВСЕ СКЛАДЫВАЕТСЯ НЕ СОВСЕМ ТАК, КАК МЕЧТАЛ БАРОН МИШЕЛЬ

Сначала наш влюбленный собирался последовать первому совету Куртена, то есть отправить собак маркизу с Рыжиком или Лаской — слугами, работавшими на ферме и в замке; своими прозвищами, под которыми Куртен представил их нашим читателям, первый их них был обязан слишком яркому цвету шевелюры, а второй — сходством лица с мордочкой зверька, героя одной из самых очаровательных басен Лафонтена.