Волчица - [2]
Несколько мгновений спустя длинноногий Свен почувствовал, как маленькая ручка ласкает его ступню, и, посмотрев вниз, встретился взглядом с поднятыми вверх глазами своего маленького двоюродного братца Рола. Лежа на спине, Рол продолжал нежно поглаживать ногу молодого Свена и долго оставался спокоен и счастлив. Он следил за движениями сильных искусных рук, сжимавших блестящие инструменты. Порой Свен сдувал мелкие опилки, и они падали Ролу на лицо. Но вот мальчик осторожно приподнялся, боясь вызвать резким толчком недовольство мастера и, обхватив ногами и руками ногу Свена, положил голову ему на колено — жест чудесного детского преклонения перед героем.
Рол был более чем доволен, ибо Свен на миг прервал свою работу, шутливо обратился к нему, погладил его по голове и потрепал кудри. Рол сидел тихо, насколько позволяла это ребячья непоседливость, и Свен позабыл о нем. Резчик даже не почувствовал, как Рол бережно выпустил его ногу — и вовсе не заметил, как был ловко похищен один из его острых инструментов.
Не прошло и десяти минут, как снизу, с пола, донесся жалобный вопль, вскоре достигший всей мощи здоровеньких легких Рола: его рука была рассечена поперек, и обильное кровотечение ужаснуло мальчика. Последовала суета, утешения, рану промыли и перевязали, заплаканного и подавленного ребенка немного побранили и, когда его громкий крик перешел в редкие всхлипывания, отослали обратно к скамье у очага, на которой клевала носом старая Трелла.
После внезапной боли и испуга тихий уголок у огня даже понравился Ролу. Да и Тир больше не пренебрегал им: пробужденный рыданиями, он выказал всю собачью заботу и сочувствие, облизывая ребенка и сочувственно глядя на него. Кроме того, Рол ощущал легкий стыд. Зря он так плакал. Он вспомнил, как однажды Свен вернулся домой с убитым медведем; разодранная у плеча рука охотника бессильно свисала, губы его побелели от боли, однако он ни разу не поморщился и не издал ни звука. И бедный маленький Рол еще раз всхлипнул, подумав о своем малодушии.
Свет и тени языков пламени стали нашептывать мальчику причудливые истории, а ветер в трубе то и дело утвердительно подвывал. Огромное черное жерло дымохода, нависшее высоко над очагом, поглощало, как таинственный омут, сизые клубы дыма и сверкание возносящихся искр; а там, высоко во тьме, слышался ропот, раздавались стоны и загадочные шорохи, так что порой дым в страхе устремлялся назад и тучами поднимался к крыше, где незримо растворялся среди стропил. А потом ветер начинал отчаянно гоняться за своей потерянной добычей и носиться вокруг дома, стуча и визжа у двери и окон.
После одного особенно яростного порыва наступило затишье, и Рол удивленно поднял голову и прислушался. Гомон голосов также смолк, и за дверью со странной отчетливостью можно было различить какие-то звуки — детский голосок, стук детских рук. «Откройте, откройте, впустите меня!» — пропищал этот тоненький голосок где-то внизу, пониже дверной ручки, и засов задребезжал, как будто ребенок, встав на цыпочки, дергал дверь. Вновь раздался тихий, слабый стук.
Один из работников, сидевший у двери, вскочил и распахнул ее.
— Здесь никого нет, — сказал он.
Тир поднял голову и испустил громкий, протяжный, зловещий вой.
Свен, не в силах поверить, что слух обманул его, встал и направился к двери. Стояла темная ночь; облака набухали снегом, падавшим урывками, когда ветер утихал. Нетронутый снежный наст тянулся до самого крыльца; никого не было видно или слышно. Свен напряг глаза и огляделся, но увидел лишь темное небо, первозданно чистый снег и стену черных елей на вершине холма, клонящихся под ветром.
— Наверное, это был ветер, — сказал он и закрыл дверь.
Многие выглядели испуганными. Звук детского голоса был так отчетлив — и эти слова: «Откройте, откройте, впустите меня!» Ветер мог скрипеть деревом или дребезжать засовом, но не умел говорить детским голосом и стучаться мягко и тихо, точно пухлый детский кулачок. Вдобавок, этот странный, необычный вой волкодава — дурное предзнаменование, как ни крути. И люди говорили друг с другом о неизведанных и странных вещах, пока укоризненное замечание хозяйки не вынудило их перейти на еле слышный шепот. После и он растворился в молчании, и какое-то время в горнице царила неловкая скованность; затем холодный страх понемногу растаял, и снова поднялся гул разговоров.
Но спустя полчаса негромкая возня за дверью заставила все руки и языки замереть. Все подняли головы, все устремили взгляд на дверь.
— Это Христиан, он опаздывает, — сказал Свен.
Нет, нет, то было слабое шарканье, а не поступь молодого человека. Неуверенные шаги приблизились, послышалось тяжелое постукивание палкой по двери и пронзительный старческий голос завопил: «Откройте, откройте, впустите меня!» И снова Тир вскинул голову в долгом печальном вое.
Резкий голос и постукивание палки стали удаляться, но Свен уже бросился к двери и широко распахнул ее.
— Опять никого, — спокойно произнес он, хотя в глазах его стоял страх. Он видел пустынную снежную долину, низко плывущие облака, а между ними — стену темных елей, клонящихся на ветру. Свен закрыл дверь, не сказав больше ни слова, и вновь пересек комнату.
