Волчье племя - [5]

Ронан быстро оправился от ран, и мог бы, наверное, восстановить флотилию…

Ведь меч — его чудесный меч! — выбитый из его рук и поглощенный морем, снова вернулся к нему! На базаре, в оружейном ряду, Ронан услышал зов меча… Меч — его меч! — продавал какой-то оборванный бедняк, клявшийся, что нашел чудесное оружие среди останков выброшенной на берег огромной акулы. Когда чайки проклевали мясо до костей, между оголившихся ребер что-то ослепительно засверкало… Ронан выкупил свой меч и дал рыбаку в два раза больше денег, нежели тот просил за находку. Вместе с мечом должна была вернуться и удача, и следовало бы, наверное, прикупить пару кораблей и напомнить о себе!

Но Ронан не находил в себе душевных сил вернуться в море. Может, колдун наложил на него какое-нибудь заклятие? Сколько Ронан не пытался преодолеть себя — не получалось… Он хотел отомстить лживому Джедефре и жестокому Джучи, надеясь, что свершенная месть даст облегчение душе и он перестанет бояться моря. А он боялся! Да, он, бесстрашный Ронан Драконоборец, боялся моря! Джедефре отомстить удалось: Ронан перерезал ему горло. До Джучи он добраться не успел: эксперименты с колдовством не прошли даром для для одноглазого злодея и в какую-то ночь башня, где он жил и хранил свой драгоценный хрустальный череп, была разрушена до основания гигантской синей молнией. Видившие это, говорили, будто молния не с небес обрушилась на башню, а наоборот — вырвалась из башни и ушла в небеса! Обычно заклятье с заколдованного человека снимается вместе со смертью колдуна. Но наверняка с этими проклятыми колдунами ничего нельзя знать! И Ронан продолжал бояться моря. Между тем, нужно было как-то выживать, и его отряд нанимался на службу к разным государям. Государи платили за сухопутные подвиги не хуже, чем за морские. Свободы, конечно, было чуть меньше… Но Ронан не на море родился, а в горах! Когда-то пришлось привыкать к морю, теперь — легко привык к земле. Отряд увеличился вдвое, потом втрое… Уже три года они бродили по свету.

Но плеск волн и крики чаек все равно навевали на него тоску…

Несмотря на то, что лето было в разгаре, здесь дули холодные ветра. Правда, Славен обещал, что в его родной Будинее им покажется теплее. И действительно: вскоре они повернули на юг, и вскоре каменистая почва сменилась лесами. Сначала — все сосны да елки, потом и лиственные деревья попадаться стали. Лес был такой густой, что не продерешься — приходилось ехать по уже проторенным дорогам. Они сворачивали все южнее, лес сменился полями и холмами, и Ронан понял, что пришлось сделать здоровенный крюк. Спросил Славена — тот объяснил, что прямо с юга подъехать нельзя, потому что пришлось бы преодолевать страшные ксифские степи, и прямо с севера, через лес, тоже нельзя, потому что в лесу-то и укрывается волчье племя…

Частенько в полях попадались огромные табуны коней. Табуны охранялись конными же воинами в островерхих шапках, с длинными пиками в руках. Воины не препятствовали продвижению отряда, но и не подъезжали, дабы поприветствовать чужеземцев.

— Апиане, — прокомментировал Славен и брезгливо сплюнул в сторону всадников. — Они нам путь к Зеленому морю отрезали, а путь к океану — волколюды перекрыли. Ну, ничего, скоро уже и на месте будем… Недолго осталось на них смотреть…

И он указал на лес, темнеющий вдалеке.

Когда приходил к Ронану новый человек, Ронан долго к нему присматривался, по многу раз проверял, даже, бывало, специально подстраивал так, чтобы жизнь свою в зависимость от новичка поставить и поглядеть: как он, жизнь за командира и товарищей своих положит, или убежит, бросив раненых на растерзание врагам? Оставались лишь те, кто все испытания с честью выдерживал, кому Ронан настолько довериться мог, чтобы в бою спиной к нему повернуться — и не бояться ножа!

…И все равно — лишь четверых призывал на совет, четверым поверял свои тайные планы: чернокожему Мапуте, кеметянину Иссахару, северянину Айстульфу и Брикцию, арианскому аристократу. Благо, эти четверо не только верными были, но и посоветовать могли путное.

Иссахар — тоже из тех, кеметских времен, но гладиатором он не был, напротив, он служил при школе одним из «дрессировщиков» — обучал рабов искусству боя. Замкнутый, нелюдимый, неприветливый человек, он и тогда уже обратил на себя внимание Ронана: чем-то он был не такой, как другие! Он никогда не спешил отправить к кнутобойцам упрямого раба. Он искренне радовался, когда тем, кого он учил, случалось побеждать, а если его ученики погибали — он еще больше замыкался в себе и тосковал так, словно видел в рабах людей, себе равных! И это действительно было необычно: не только для «дрессировщика», но и для любого кеметянина, благо, они почитали себя избранным народом, а к чужеземцам относились как к человекообразным животным.

Когда Ронан и Мапута подняли гладиаторов на бунт, Иссахар, вместо того, чтобы, вместе с другими «дрессировщиками», пытаться усмирить рабов, ворвался в дом хозяина школы и зарезал его, как борова. А потом Иссахар присоединился к восставшим… Ронан думал, что Иссахар — умнее, хитрее других, что Иссахар предвидел, что бунт подавить сразу не удастся, потому поспешил присоединиться к восставшим, а стоит измениться соотношению сил — «дрессировщик» перебежит обратно, на сторону войска кеметян, да еще постарается загладить вину, выдав кого-нибудь из бунтарей, позовчерашних учеников, вчерашних товарищей. Но ничего этого не случилось: Иссахар оставался с ними до конца и, вместе с отрядом уцелевших, покинул Кемет. Ронану свой поступок он объяснил ненавистью к здешним законам, подавляющим не только любое проявление свободомыслия, но и вообще — любую личную свободу: перед кровавым богом кеметян все были равны и равно ничтожны, вся жизнь человека была посвящена вовсе не удовлетворению собственных желаний и нужд, но исполнению воли чудовищного божества, диктуемой богоизбранными жрецами. А с хозяином школы у Иссахара были какие-то личные счеты…