Волчье море - [31]

Час спустя Гарди прибежал обратно и поведал о хуторе впереди, с ручьем поблизости, — как раз когда ветер сделался холоднее и мрак растекся вокруг, подобно черной воде. «Там тоже мертвяки», — сказал Гарди, отчего у меня на сердце стало еще тяжелее, потому что дальше идти сегодня не стоило — но какой смысл менять одно поле трупов на другое?

Хутор оказался скоплением развалин, сильнее всего пострадали хозяйственные постройки, почти целиком из древесины местных чахлых сосенок. Дом лишился крыши, но толстые стены уцелели, хоть и обуглились. Хутор окружали сжатые поля и рощицы деревьев, которые я с первого взгляда принял за оливы, но это была другая порода, и ветви в сумерках торчали голыми костями. Во дворе валялись ошметки расколотой и сожженной деревянной рамы вроде козлов, на которых вялят селедку, вот только без решетки.

Финн перевернул ногой труп, и послышался такой звук, будто зашипела змея, а потом треснули, сломавшись, два полусгнивших древка стрел.

— От силы двое мертвых, не больше. Другие, верно, бежали в церковь, хотели спастись, — проворчал он и сделал знак против бродячих призраков. Я попросил брата Иоанна помолиться Христу за убитых — на всякий случай, ведь мы собирались тут заночевать.

Мы разожгли костер, хоть я и считал, что это неразумно, — но потом представил, как мои люди сидят плотными кучками и настороженно всматриваются во тьму, ожидая, что на них вот-вот накинутся злобные призраки неупокоенных мертвецов.

Огонь изгнал темноту и страх. Горячая еда помогла, а час спустя уже раздались смешки.

Я сел в сторонке и, глядя на деревья, пытался сообразить, что это за порода, но безуспешно. Хотел было спросить у Козленка, однако тот уснул, измученный горем, и я еще не настолько зачерствел сердцем, чтобы его будить.

Финн присел рядом, ковырял в зубах. Он мотнул головой в сторону костра и усмехнулся.

— Мы теперь почти заодно, Торговец, а добрый бой законопатит все швы.

— Долго ждать не придется, — отозвался я, и мы замолчали и сидели в тишине, покуда Арнор не затеял состязание в загадках, начав с той, что про мед, известной даже младенцам.

— Я знал ответ, еще когда не родился! — прогремел Финн, подходя к огню. — Экий ты олух, приятель! Да как ты смеешь сидеть тут, с носом как задница, и загадывать нам детские загадки?

Арнор потупился и промолчал, зато дан по имени Вагн — все называли его Слепнем за язвительность — не замедлил с ответом.

— Что режет, но не убивает? — спросил он, и все принялись переглядываться и чесаться. — Язык Финна! — воскликнул сам Слепень, и северяне дружно громыхнули хохотом.

— Уже лучше, — дружелюбно признал Финн, отпихивая кого-то, чтобы подсесть к костру. — А еще что-нибудь, ты, малявка кусачая?

Я слушал их и вспоминал, как Эйнар тоже сидел в молчании, вроде со всеми и сам по себе. Чувствовал ли он то же самое, что и я сейчас? Я соскользнул вниз по стене и откинул голову, ощущая тепло пламени, слушая голоса и смех. Меч опалил мои веки, едва я их смежил. Рунный Змей, мерцавший вне досягаемости…

Ветер коснулся моей щеки, в нем был соленый вкус моря; и я будто очутился на кочковатой траве Бьорнсхавена, где кружат над головами чайки, а волдыри на руках сохнут под летним солнцем, где песок и галька… Заржал конь, и я словно увидел его воочию, серого, с искусанным оводами крупом, задирающего верхнюю губу, ловя запах кобылы…

В темноте слышится лязг, сверкают искры, каждая вспыхивает на краткий миг, принимая очертания огненной человеческой фигуры, голой до пояса, торс блестит от пота, могучая рука вздымается и опускается, ударяя молотом по раскаленной полосе железа на наковальне.

Выглядит как Тор, подумалось мне, но лицо скуластое и миндалевидные глаза словно щели. Финн. Был ли Громовержец финном? Нет, не финн. Вельсунг, один из детей Одина, его потомок, способный поэтому менять облик. Я забыл об этом.

Кто-то шевельнулся рядом во тьме, слишком темный, чтобы разглядеть, но я откуда-то знал, что это Эйнар, и почти видел, как он стоит подле меня, и обвислые крыльях его волос черным дымом облекают голову…

— Я убил тебя, — говорю я и прибавляю: — Ты это заслужил.

— Думал, ты моя погибель, — отвечает он, — и так и вышло.

— Ты убил моего отца, — говорю я.

Тишина.

— Правда ли, что в Вальгалле стены из щитов, а крыша из копий? — спрашиваю я.

— Откуда мне знать? Я не могу перейти Биврест — ведь я нарушил клятву Одина на Гунгнире, — отвечает он и становится вполоборота, так что из тени проступает блеск глаза. — Покуда зло не исправлено, я остаюсь тут, — его голос едва слышен.

Я молчу, ибо понимаю: он хочет, чтобы я все исправил; но я понятия не имею, как это сделать.

Молот все лязгает, без передышки. Эйнар поднимает руку — твердую и крепкую, как при жизни. Я даже различаю шрамы на костяшках пальцев, следы всех ударов, полученных в схватках.

— Он кует не для Старкада, — говорит Эйнар, указывая на кузнеца. Во тьме рунный змей крадется вдоль лезвия меча, алый в бликах рдяного пламени.

— Для Атли, — соглашаюсь я, смущенный тем, что он этого не знает, хотя восседает на черном троне.

— Он умер, — говорит Эйнар. — Твоя рука держит меч. Ты должен его вернуть.