Волчье логово. Красная кокарда. Капитан Поль - [153]

— Наконец–то ты приехал, Эммануил, — сказала она. — Я очень ждала тебя, но по тому, как ты принимаешь сестру, догадываюсь, что напрасно я на тебя надеялась.

— Если моя сестра опять стала такой, какой она должна была всегда быть, — высокопарно произнес Эммануил, — то есть покорной и почтительной дочерью, она, конечно, подумала за время моего отсутствия о своем положении, поняла, чего требует от нее место, занимаемое нами в свете, забыла свои романтические бредни, которые компрометируют не только ее и о которых, следовательно, нечего и вспоминать. В таком случае я готов обнять ее, и сестра всегда будет мне сестрой.

— Выслушай меня, — сказала Маргарита, — и не принимай слов моих за упреки кому бы то ни было. Я хочу оправдаться только перед собой. Если б матушка… нет, я никогда не стану осуждать своей матери! Долг перед отцом заставил ее забыть о нас… Если б матушка была для меня тем, чем бывает обычно мать для своих дочерей, я бы открывала ей сердце свое, как книгу, и она могла бы сразу, как только в ней появлялись не те мысли, остеречь меня, и я бы избежала искушения. Если бы я была воспитана в большом свете, а не как дикий цветок росла в тени этого замка, я бы с детства понимала свое положение, о котором ты мне теперь напоминаешь, и, вероятно, не нарушила бы приличий, которых оно от меня требует. Если б я общалась со светскими женщинами с веселым умом и холодным сердцем, которых ты мне часто расхваливаешь, но которых я никогда не видела, и, следуя их примеру, смогла бы кем–нибудь увлечься… Да! Может быть, тогда я забыла бы прошлое, посеяла на нем новые воспоминания, как сажают цветы на могилах, а потом нарвала этих цветов и сделала себе из них бальный букет и свадебный венок. Но, к несчастью, меня стали предостерегать, когда уже нельзя было избежать опасности, мне напомнили о моем имени и положении в свете, когда я уже стала недостойной их, и теперь требуют, чтобы я думала о радостном будущем, когда сердце плачет о прошлом!..

— Что ж из этого следует? — спросил Эммануил с досадой.

— Ты должен это понять, Эммануил, ты один можешь помочь мне. Я не могу прибегнуть к помощи отца, увы! Он вряд ли узнал бы во мне свою дочь. Нет надежды у меня и на доброе отношение матушки: от одного ее взгляда кровь застывает в моих жилах, одно ее слово убивает. К тебе одному я могу обратиться, тебе одному могу сказать: «Брат, теперь ты у нас старший в доме, ты теперь должен заботиться о чести нашего имени. Я совершила недостойный поступок и наказана за него, как за преступление. Не достаточно ли этого?»

— Что же далее? — Эммануил холодно смотрел на сестру. — Говори яснее, чего ты от меня хочешь?

— Эммануил, если мне не суждено прожить жизнь с единственным человеком, которого я могу любить, то прошу тебя, умоляю не наказывать меня слишком жестоко. Матушка — да простит ее Бог! — так безжалостно отняла у меня моего ребенка, словно у нее самой никогда не было детей! И мой ребенок будет расти где–то далеко от меня, в забвении и среди чужих людей. Матушка взялась за моего сына, а ты, Эммануил, ты решил погубить его отца и поступил с ним так жестоко, как нельзя поступать, я не говорю уже — человеку с человеком, даже судье с преступником. Теперь вы оба объединились против меня и хотите подвергнуть пытке, выдержать которой я не в состоянии. Именем нашего детства, которое мы провели в одной колыбели, нашей юности, которая протекала под одной кровлей, именем нашего родства заклинаю тебя: отпусти меня в монастырь! Там, клянусь тебе, оплакивая свой проступок на коленях перед господом, я буду молить его в награду за мои слезы и страдания возвратить рассудок нашему отцу, наделить матушку душевным спокойствием и благополучием, осыпать тебя, Эммануил, почестями, славой, богатством! Умоляю тебя, позволь мне это сделать!

— Хорошо придумано, сестрица! Пусть в свете говорят, что я пожертвовал сестрой ради своего возвышения, стал наследником ее состояния еще при жизни несчастной. Ты с ума сошла! Это невозможно!

— Выслушай, что я тебе еще скажу, Эммануил, — Маргарита оперлась о спинку стула, который стоял подле нее.

— Что еще? Говори!

— Скажи, если ты кому–нибудь даешь слово, ты ведь его держишь?

— Я дворянин.

— Ну, так посмотри на этот браслет…

— Вижу. И что же в нем замечательного?

— Он заперт ключом, ключ от него на перстне, этот перстень отдан вместе с моим словом, и я буду считать себя свободной только в том случае, если он вернется ко мне.

— А у кого же этот ключ?

— У человека, который по твоей и матушкиной милости так далеко, что послать за ключом невозможно. Он в Кайенне.

— Да ты побудь только два месяца замужем, — сказал Эммануил и иронической улыбкой, — и этот браслет так тебе надоест, что сама захочешь его скинуть.

— Я, кажется, говорила тебе, что он заперт.

— А разве ты не знаешь, что делают, когда теряют ключ от двери и не могут попасть домой? Посылают за слесарем!

— Слушай внимательно, Эммануил, — сказала Маргарита, повысив голос и торжественно протягивая к брату руку. — Чтобы снять браслет, вам придется послать за палачом. Эта рука не достанется никому, если только ее не отрубят.