Вокзальная проза - [2]

В большинстве своем под аркады стремятся одиночки, парочки куда реже, потому что сидеть им приходится не лицом друг к другу, а плечом к плечу, стало быть, разговаривать толком не удается, и едва вспыхнувшая любовь может испариться под взглядами голодной публики, которая питается любыми проявлениями жизни. Влюбленность спасается бегством, ее трепет перебегает на сидящих и идущих пассажиров, а те уносят его с собой, и вдруг двое других, что сидят в поезде как раз друг против друга, замечают радужные переливы воздуха! Часто люди, появляясь у нас, бывают совершенно не в себе, еще целиком во власти стремительной езды, и иной, присев ненадолго и по-настоящему не сливаясь с толпой, думает, что закрепление стульев препятствует воровству. Чашки и блюдца с надписью «Вокзал» — это самые ходовые сувениры, белый фарфор с золотым узором без промедления ныряет в карманы пальто, глубокие декольте и широкие рукава. А вот забытые чемоданы, доступные нашему взгляду, остаются на месте, коль скоро проверка покажет, что взрывчатки в них нет; с чемоданов глаз не спускают до тех пор, пока за ними не явится отчаявшийся владелец, изнемогая от счастья. Сторож получит щедрую мзду, мы же, сидящие, проявив чуткость и внимание, опять-таки будем вознаграждены. «Песчаные косы» — так мы называем ряды столиков, упоминаемых в любом вокзальном проспекте.

Я сидел на своем месте, чтобы оказаться, где надо, когда свершится стихийное действо, которое от веку зачаровывает людей. Вечерами красный свет струится сквозь стекло вокзального фасада, облекая фигуры людей в теплый бархат, вымывая спешку из взглядов тех, кто спешит, смягчая лица тех, кто стоит, разверзая одетые камнем аркады, и те бесшумно распахиваются.

Некогда на задней стороне зала, под семью арками, размещалась панорама; она была широко известна, как первое чудо вокзальной архитектуры, в весьма натуралистической манере изображала вид на высочайшие наши горы и находилась всего лишь в нескольких шагах от поезда. Проезжающие, не испытывая желания лезть в горы — а портшезы им были не по карману, — нанимали носильщиков, чтобы те отвели их к панораме. Жалюзи поднимали только в дивном вечернем свете, в пурпурные мгновенья. Сумеречный свет пробуждал вылепленные холмы, воспламенял глетчеры и снега, и горные вершины выглядели до осязаемости реально. Этот пейзаж воспроизведен во множестве музыкальных шкатулок, правда, без певцов, которые во время торжественных приемов появлялись в маскарадных костюмах, на фоне гор, и без пастухов, которые в дни церковных праздников шествовали по синим лугам со своими стадами, причем все они сплошь железнодорожники и держат на своих подворьях мелкую скотину. Для местных жителей, которым некуда уезжать, узкая аллея за сплетением путей означает бескрайний белый свет, они диву давались, глядя на чужеземных гостей с собственной прислугой, на дам в туалетах светлого шитья перед пыхтящими паровозами. Увы, от дыма панорама быстро портилась, вот ее и продали за океан, и лишь некоторые хранят память о ней. А семь арок стали окнами и воротами.

Прежние вокзалостроители в свое время носились с идеей разместить поверх сводчатой крыши колокольню с огромным колоколом, изнутри как бы почерневшим от копоти. Глухие удары этого колокола должны были заглушить все прочие звуки, смягчить все горизонты и подвернуть края, дабы завладеть всем городом. Упомянутый колокол получался, согласно предварительным расчетам, настолько тяжелым, что транспортировке не подлежал, отливать его надо было на месте и уж потом поднимать наверх. Форма для отливки оказалась тяжелей, чем выходило по расчетам, и, когда начали заливать металл, осела, увлекая за собой в глубину рельсы и стрелки. Пока пробовали откопать раскаленную форму, она погружалась все глубже. Только в грунтовых водах и остыла, была там оставлена и благополучно забыта. Зато все уразумели: лишь общие высокие цели разверзают наши крыши. Когда железную дорогу электрифицировали, здание вокзала освободили от рельсов и ему уже не приходилось глотать паровозный дым, строители украдкой начали какие-то работы с пустующей колокольней, якобы сооружая инструмент, который мы величаем домовый орган. На крыше и стенах его могут распахиваться всевозможные дверцы, из которых высовываются, к примеру, ангелочки или львы, а из их разверстых ртов или пастей исторгаются музыкальные тоны и шумы. Такой орган способен издавать очень низкие звуки, уже невнятные человеческому уху, он подражает ветру и грому, непогоде и воде, словам и шуму океана. А вот черный колокол отыскался, когда подземные реки удалось отвести поглубже. Он давным-давно отмылся дочиста, поэтому можно было там, под землей, довести его до ума, отполировать и создать вокруг просторное помещение. Как полагают, именно этот колокол и задает такт, первую секунду нового года отмечают ударом колокола, звук волнами раскатывается по всему строению. Никому из прохожих не довелось видеть ни орган, ни колокол, нам неведомо, не суть ли они всего-навсего вокзальные легенды, какие обычно всплывают в памяти, если долго сидишь под сводами вокзала.