Вокзал в Цимпрене - [2]

Для цимпренского вокзала именно этот период был порой расцвета: правда, составов с нефтью приходилось отправлять меньше, однако бурный приток ищущих работы как раз теперь был особенно велик, что следовало приписать талантам заведующего рекламным бюро компании; в то же время Цимпрен уже начали покидать уволенные, причем даже те, кто смело мог бы проработать еще год на демонтаже предприятий, увольнялись, напуганные слухами; в результате у касс и в камере хранения был огромный наплыв народа, и начальник станции, видя, что силы его лучших служащих на исходе, в отчаянии потребовал подкреплений. Было созвано чрезвычайное заседание управления дороги, и Цимпрену срочно дали еще одну — пятнадцатую — штатную единицу. Говорят, если можно верить людским толкам, что на этом чрезвычайном заседании кипели страсти: многие были против расширения штатов, но начальник Вёнишского отделения дороги будто бы заявил: «Наш долг — противопоставить необоснованным пессимистическим слухам оптимистический ответ».

Ресторан вокзала в Цимпрене переживал такой же наплыв, как и кассы: уволенные хотели спрыснуть свое невезенье, вновь прибывшие — свои надежды, за кружкой пива легко развязывались языки, и каждый вечер дело завершалось грандиозной попойкой, в которой объединялись обе группы. При этом оказалось, что слабоумный Госвин вполне в состоянии перевести свое присловье из будущего времени в настоящее, он говорил: «Теперь вы видите, видите теперь?»

Техническое руководство компании прилагало отчаянные усилия, чтобы вновь вызвать нефть из земли. Из дальних краев привезли на самолете загорелого, исполненного отваги молодого человека в ковбойке; целыми днями мощные взрывы сотрясали землю и людей; но и загорелому не удалось выманить из матушки-земли хотя бы одну-единственную струйку даже в миллиметр толщиной. Однажды Флора Клип, собиравшая морковь на одной из своих делянок, битый час наблюдала за юным инженером, который лихорадочно крутил ручку насоса; наконец она перелезла через забор, обняла молодого человека за плечи и, заметив, что он плачет, ласково сказала: «Видит бог, мальчик, ежели корова больше не доится, стало быть, на нет и суда нет».

И так как все это столь явно противоречило официальным прогнозам, мрачные слухи стали приправляться словцом, которое должно было отвлечь умы — вредительство. Не остановились перед тем, чтобы арестовать и подвергнуть допросу Госвина, и хотя его пришлось оправдать за недостатком улик, выяснилась одна подробность из его прошлого, заставившая многих призадуматься: в молодости он два года жил в одном квартале с трамвайщиком-коммунистом. Недоверие не пощадило даже добрую Флору Клип: у нее в доме был произведен обыск, но ничего подозрительного не нашли, кроме красной подвязки; объяснение, которое она дала по этому поводу, — она-де в молодости любила красные подвязки, — комиссия сочла не вполне убедительным.

Акции компании «Наша надежда — под землей» стали дешевы, как опавшие листья осенью; было объявлено, что политические причины, обнародование которых повредило бы благополучию государства, заставляют компанию очистить поле боя.

Цимпрен быстро опустел; буровые вышки были разобраны, бараки распроданы с аукциона, земельные участки стали вполовину дешевле, и все-таки ни один крестьянин не решался попытать счастья на этой оскверненной, растерзанной земле. Жилые кварталы были проданы на слом, канализационные трубы вырыты. Целый год Цимпрен был землей обетованной для старьевщиков и торговцев ломом; однако они не приносили дохода вокзалу, ибо увозили свою добычу на стареньких грузовиках; таким путем снова исчезли из Цимпрена шкафы и больничное оборудование, пивные кружки, письменные столы и трамвайные рельсы.

Долгое время начальник Вёнишского отделения дороги ежедневно получал анонимные открытки, гласившие: «Цимпрен — наше будущее». Все попытки обнаружить отправителя были безуспешны. Еще полгода Цимпрен оставался стоянкой скорых поездов, потому что это значилось в международных расписаниях: бешено мчащиеся поезда дальнего следования останавливались перед новеньким вокзалом на станции, где никто не сходил и никто не садился; и, бывало, какой-нибудь пассажир, зевающий у открытого окна, удивлялся, как и вообще порой удивляются пассажиры на некоторых станциях: «Интересно, почему мы здесь остановились?» И не ошибся ли он: у этого железнодорожника с интеллигентным лицом, дрожащей рукой подающего сигнал к отправлению, на глазах слезы?

Пассажир не ошибался: начальник станции Вайнерт плакал; в свое время он добился перевода в Цимпрен из Хулькина, станции скорых поездов, не имевшей будущего, и теперь его ум, опыт, административные способности пропадали здесь втуне. И еще одна фигура заставляла сонного пассажира навсегда запомнить эту станцию — оборванец, который стоял, опираясь на тяпку, и кричал вслед поезду, медленно набирающему скорость за шлагбаумом: «Теперь вы видите, видите теперь?»

Прошло два унылых года, и в Цимпрене снова образовалась община, правда маленькая, потому что когда участки в конце концов стали в десять раз дешевле своей первоначальной стоимости, умная Флора Клип скупила почти всю цимпренскую землю, основательно расчищенную старьевщиками и торговцами ломом; однако оказалось, что и госпожа Клип поторопилась, ибо ей не удалось залучить в Цимпрен достаточно рабочей силы для обработки этой земли.