Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов - [27]

– Это процессия браминов. Они направляются сюда. Лучше бы не попадаться им на глаза. Попробуем спрятаться.

Парс, отвязав слона, отвел его поглубже в заросли, путникам посоветовал не слезать, сам же приготовился мигом на него вскочить, если придется спасаться бегством. Но он надеялся, что толпа людей, целиком поглощенных своим религиозным ритуалом, проследует мимо, не заметив чужаков, благо густой лиственный полог их полностью скрывал.

Нестройный гул голосов и музыка между тем надвигались. Теперь уже ясно слышались монотонные песнопения, гром барабанов, бубны. Вскоре поддеревьями шагах в пятидесяти от места, где затаились мистер Фогг и его спутники, показалась голова процессии. Сквозь ветви, образующие их укрытие, они могли в свое удовольствие разглядывать причудливых участников церемонии.

Впереди выступали жрецы с митрами на головах, облаченные в длинные расписные храмиды. Вокруг них теснились мужчины, женщины, дети, издавая заунывные звуки, смахивающие на погребальный псалом, через равные промежутки времени прерываемый барабанным боем и звоном бубнов. Следом ехало громоздкое сооружение, влекомое двумя парами зебу в пышно разукрашенных попонах, оно катилось на огромных колесах, спицы и ободья которых были изготовлены в виде переплетающихся змей. На колеснице возвышалась статуя самого мерзопакостного вида с четырьмя руками, темно-красным туловищем, безумными глазами, спутанными волосами, свисающим языком и губами, выкрашенными хной и бетелем. Ее шею обвивало ожерелье из мертвых голов, на бедрах болтался пояс из отрубленных рук. Она стояла на теле безголового поверженного великана.

Сэр Фрэнсис узнал эту статую.

– Кали… – пробормотал он. – Богиня любви и смерти.

– Насчет смерти согласен, но любви – никогда! – ужаснулся Паспарту. – Жутковатая тетушка!

Парс знаком приказал ему замолчать.

Вокруг статуи металась, беснуясь и корчась в конвульсиях, толпа престарелых факиров, их тела были испещрены полосами охряного цвета и крестообразными порезами, из которых капля за каплей сочилась кровь. Это были те самые одержимые недоумки, что во время индусских религиозных церемоний все еще бросаются под колесницу Джаггернаута.

Следом шагали несколько брахманов во всем великолепии своих восточных одеяний. Они вели женщину, едва державшуюся на ногах.

Женщина была молода, белокожа, словно европейка, и с головы до пят обвешана множеством драгоценностей: они сверкали у нее на голове, на шее, плечах, ушах, на ее руках и щиколотках. Ожерелья, браслеты, серьги и кольца, казалось, отягощали ее свыше сил. Шитая золотом туника и покрывало из легкого муслина не скрывали очертаний ее тела.

Вслед за молодой женщиной – контраст, мучительно режущий глаз, – воины с обнаженными саблями, заткнутыми за пояса, и длинными пистолетами с серебряной насечкой несли в паланкине мертвеца.

Это был труп старика в великолепном наряде раджи. Как и при жизни, на голове у него красовался тюрбан, расшитый жемчугом, на кашемировом поясе, перехватывающем златотканый шелковый халат, сверкали бриллианты. Пышное убранство трупа дополняло драгоценное оружие. Все говорило о том, что покойный – какой-то индийский князь.

Следом шли музыканты, а замыкала кортеж толпа фанатиков, вопли которых порой заглушали даже барабаны.

При виде этого торжественного шествия лицо сэра Фрэнсиса Кромарти сильно омрачилось, и он, обращаясь к проводнику, тихо произнес:

– Сутти!

В ответ парс утвердительно кивнул и приложил палец к губам. А длинная процессия текла под сенью деревьев, пока последние беснующиеся фигуры не скрылись в лесной гуще.

Мало-помалу и песнопения затихли. Порой издали еще долетали отдельные особенно неистовые вопли, и наконец все погрузилось в глубокое молчание.

Филеас Фогг расслышал слово, сказанное сэром Фрэнсисом Кромарти. Как только процессия удалилась, он спросил:

– Что такое «сутти»?

– Сутти, мистер Фогг, – отвечал бригадный генерал, – это человеческое жертвоприношение, но добровольное. Женщину, которую вы только что видели, сожгут завтра на рассвете.

– Ох, сволочи! – воскликнул Паспарту, не в силах сдержать негодование.

– А этот труп? – спросил мистер Фогг.

– Это тело ее мужа, раджи, – отвечал проводник. – Правитель независимого Бундельханда умер.

– Как? – не унимался Филеас Фогг, хотя ни единая нотка в его голосе не выдавала ни малейшего волнения. – Здесь все еще существуют эти варварские обычаи? И англичане не могут покончить с ними?

– На большей части индийской территории такие жертвоприношения уже не допускаются, – сказал сэр Фрэнсис Кромарти, – но есть дикие окраины, где мы не имеем никакого влияния. Особенно в Бундельханде. На северных склонах Виндхья убийства и грабежи – повсеместное явление.

– Бедняжка! – прошептал Паспарту. – Сгореть заживо!

– Да, – вздохнул бригадный генерал, – ее сожгут, но если бы она на это не пошла, вы представить не можете, на какую жалкую участь обрекло бы ее собственное семейство! Тогда ей обреют голову, ее будут держать впроголодь, не давая иной пищи, кроме нескольких горсточек риса, от нее все отвернутся, считая грязной тварью, и она умрет где-нибудь в темном углу, как шелудивая собака. Зачастую именно ужас перед подобной перспективой скорее, чем любовь к покойному или религиозный фанатизм, толкает этих несчастных на мученическую смерть. Тем не менее иногда жертва и в самом деле оказывается добровольной, в таких случаях требуется особенно энергичное вмешательство властей, чтобы этому помешать. Скажем, несколько лет назад, когда я жил в Бомбее, одна молодая вдова обратилась к правительству с просьбой разрешить ей сжечь себя вместе с телом покойного супруга. Власти, разумеется, ответили отказом. Тогда вдова покинула город, бежала во владения одного независимого раджи и там все-таки осуществила свой замысел.