Вокруг Света 2009 № 02 (2821) - [32]

Тесная связь этих двух рынков не вызывает сомнений. Не случайно одним из первых в Бранли выставлялся звезда «контемпоральщины» Йинка Шонибаре. Родившийся в Лондоне нигериец сделал себе имя как раз на кокетстве с колониальным прошлым и его стилизации. Так, его самая известная инсталляция «Большое путешествие» представляет собой группу викторианских денди, свитых из пестрых африканских тканей. Денди совокупляются в самых затейливых позах с пышногрудыми дамами, также свитыми из тряпок. Все это — намек на гранд-тур, традиционное познавательное путешествие молодых аристократов по Средиземноморью.

Уникальный в своем роде, музей Бранли в то же время выполняет роль ледоколапервопроходца: на подходе другие европейские собрания «нового образца». Скажем, в Берлине уже принимает конкретные очертания «Гумбольдтовский форум». Он станет частью комплекса «Музейный остров» и наконец сделает доступными для публики огромные этнографические собрания Германии. Новый музей такого плана (правда, частный) открылся недавно в Брюсселе. О пересмотре подачи этнографических коллекций думают и в Лондоне.

Музей Бранли вообще заставляет задуматься. Ибо высказывание его неоднозначно. Снова «вписывая» артефакты иных цивилизаций в европейский контекст, пусть и стремясь при этом сохранить их мистическую ауру, этот проект не ретуширует, а подчеркивает конфликт между первым и третьим миром. Конфликт, который все больше определяет то, что происходит в сегодняшней жизни.

И, может, не так уж неправы французские критики проекта, указывающие на то, что 235 миллионов евро, в которые обошелся музей Бранли, следовало бы инвестировать в науку и в спасение остатков цивилизаций, исчезающих по вине колонизаторов, а не в помпезный памятник последним.

Подпись к картинке

Жан Нувель входит в десятку ведущих архитекторов мира. Родился и вырос в провинции на юге Франции, под Бордо. Учился в Парижской академии художеств, на факультете архитектуры. В 1968-м был активным участником студенческого движения. Широкую известность Нувелю принес проект Института арабского мира, построенного в Париже в 1987 году. Среди других крупных проектов его бюро — здание Агбар в Барселоне и галерея Лафайет на берлинской Фридрихштрассе. — Господин Нувель, ваше новое здание как будто прячется от посторонних взглядов. Почему?  — Мне было важно создать иную атмосферу, нежели та, что обычно господствует в западноевропейских музеях. Атмосферу загадочную и сакральную. Ведь в этом музее выставлены не произведения искусства в традиционном смысле слова, а реликты древних цивилизаций, следы ритуалов, верований и суеверий. Чтобы подчеркнуть мистический характер пространства, я погрузил залы в полутьму. Точечные светильники на потолке создают иллюзию звездного неба. Жалюзи обеспечивают мерцающую игру света и теней, какая бывает в густом лесу.  — Вы рассуждаете, как кинорежиссер.  — Я стремлюсь к эмоциональной выразительности. Я люблю, когда фильм заставляет забыть о том, что он снят при помощи камеры, а архитектура — о технических средствах своего создания.  — Вы называете свою архитектуру «контекстуальной». Что означает этот термин?

Музей Бранли рассчитан на миллион посетителей в год  — Каждый мой проект ищет новую форму диалога с тем пространством, в котором он будет жить. Когда я строил технический центр в Висмаре, ориентиром для меня служил порт на берегу Балтийского моря. Театр «Гутри» в Миннеаполисе соотносится с изгибом Миссисипи. В здании для группы «Ричмонд» в Женеве обыгрываются типичная для Швейцарии структура ландшафта и вид на Женевское озеро. Природа отражается в стеклянном фасаде здания, она пронизывает архитектуру, избавляет ее от границ...  — Вас часто называют революционером от архитектуры. К чему должна привести эта революция?  — Моя архитектура привязана к настоящему, к сегодняшнему дню. Архитектура не существует вне времени. Она лишь обращенное в камень выражение нашей культуры, духа нашего времени. Именно поэтому я так не люблю архитектурные стилизации, историзм или архитектурный постмодернизм 1980-х. Мое представление о синтезе старого и нового я реализовал, скажем, в проекте нового корпуса музея королевы Софии в Мадриде: как будто парящая в воздухе стеклянная крыша соединяет его с историческим зданием XVIII века.  — Как будет развиваться архитектура дальше, в XXI веке? — Не думаю, что следует ожидать большой новизны. Существует тенденция к тотальной абстракции, радикализации формы и деформации пространства. Кое-кто полагает, что можно изобрести архитектуру заново, обнулив прошлое.  — Похоже, вы не слишком высокого мнения о творчестве некоторых ваших коллег — модных архитекторов?  — Я не называю конкретных имен. Но я против зданий, которые выглядят так, будто их сбросили с парашютом. Я против «компьютерной архитектуры», всех этих псевдохудожественных зданий, вычурных и одинаковых по всему миру. Одним словом, я против архитектурного глобализма.  — Что отличает архитектора от художника?  — Архитектор зависим: от погоды, денег, чиновников и заказчиков. Художник свободен. Он делает, что хочет, как писатель или композитор. Искусство автономно. Архитектура — нет.