Вокруг Света 2007 № 10 (2805) - [27]

В поисках paso

Успешно ускользнув от преследования «завистников», 3 октября флотилия уже достигла островов Зеленого Мыса. Но вот до побережья Южной Америки добрались лишь к середине декабря — почти на два месяца задержали Магеллана продолжительные штили. Судя по всему, это была личная ошибка адмирала, выбравшего не совсем верный путь. Последствия оказались очень серьезными.

Капитаны-испанцы и без того с самого начала настороженно относились к мрачному высокомерному иностранцу, который не только не пытался наладить с ними товарищеские отношения, но требовал безусловного подчинения, подчеркнуто держал дистанцию, а главное — категорически отказывался делиться планами по поводу маршрута. Однажды главнокомандующий — «в ответ» на требование королевского наблюдателя, двоюродного брата епископа Бургосского Хуана Картахены, сообщить, почему изменен курс, — просто арестовал этого почти равного себе по полномочиям, значительно более знатного и популярного в среде матросов человека. Но пока что никто не смел оказать сопротивление. «Превосходящие силы» противников португальца временно отступили.

Тем временем, поспешно пополнив запасы воды и продовольствия в бухте, где впоследствии вырос Рио-де-Жанейро, экспедиция принялась методично прочесывать заливы и устья рек, за каждым из которых мог скрываться пресловутый paso. Однажды показалось, что цель достигнута — корабли вошли в широченный эстуарий Ла-Платы — тот самый, на который, судя по всему, рассчитывал дон Эрнандо, опираясь на свою таинственную карту. Но, увы, через несколько дней стало ясно: какой бы полноводной ни была Парана, это всего лишь река, и до «противоположного» океана по ней не поднимешься.

Так, в бесплодных поисках прошло все время до конца марта — а тут начались неожиданные холода и бури, вынудившие маленький флот остановиться на зимовку на 49°15" южной широты. Здесь, в бухте, названной испанцами Сан-Хулиан, произошло несколько примечательных событий: географических, биологических, а также общественных…

Южноамериканские страсти

Суровые земли вокруг бухты казались безлюдными. Испанцы начали даже опасаться, что они в принципе непригодны для обитания человека — тем более что чем ближе подходило лето, тем становилось морознее (опыт европейцев в Южном полушарии тогда исчерпывался знакомством с тропическими широтами — с настоящей «летней зимой» они столкнулись впервые). Единственными живыми существами, недостатка в которых тут не наблюдалось, были тюлени и пингвины (эти птицы тоже потрясли воображение моряков — «черные гуси, которых надо не ощипывать, а свежевать»).

Но в один прекрасный день к стоянке Магеллана все же приблизился необыкновенный индеец. «Этот человек отличался таким гигантским ростом, что мы едва достигали ему до пояса. Был он хорошо сложен, лицо у него было широкое, размалеванное красными полосами, вокруг глаз нарисованы желтые круги, а на щеках — два пятна в виде сердца. Короткие волосы выбелены, одежда состояла из искусно сшитых шкур», — вспоминал потом Пигафетта. А особенно испанцам бросились в глаза огромные ступни великана — в честь них они даже решили назвать всю страну Патагонией (собственно, от patago’n, «ногастый»). Туземец приветливо улыбался, приплясывал, пел, при этом непрерывно посыпал песком волосы, и адмирал, по прежним путешествиям знакомый с нравами дикарей, понял, что надо делать. Он приказал одному из матросов так же плясать и посыпать себе голову — контакт установился, и весьма сердечный. Абориген даже поднялся на борт. Угощать его было практически нечем — запасы подходили к концу, — но к изумлению путешественников, он с аппетитом съел целиком, не содрав даже шкуры, крысу и запил ее целым ведром воды. Ободренный хорошим приемом и подарками (хотя впервые увидев себя в зеркале, с перепугу сшиб с ног четырех человек), патагонец на следующий день привел соплеменников и даже показал новым друзьям невиданное животное «с ушами мула, хвостом лошади и телом верблюда» (это был гуанако — пройдет 10 лет, и с их стадами столкнется в Перу Писарро). В общем, получилась даже некая дружба, продолжавшаяся до самого конца испанской стоянки в Патагонии. Правда, тем самым первым своим индейским знакомцам европейцы уготовили печальную судьбу: взятые на борт как образец местной «фауны», они не пережили плавания через Тихий океан.

А пуститься наконец в это плавание пришлось после трагических событий. Дело в том, что испанские капитаны, давно и не без оснований подозревавшие, что никаких достоверных сведений о пути на запад у адмирала нет, а все разговоры и намеки — блеф, решили, что с них достаточно. Три из пяти кораблей оказались захвачены мятежниками — на стороне флагмана «Тринидад» остался только крошечный «Сантьяго». Не прошло и нескольких часов, как дон Эрнандо получил ультиматум.

И тут Магеллан проявил себя во всем «великолепии». За кратчайшее время он обдумал, подготовил и хладнокровно нанес ответный удар. Вот как красочно описывает ключевой момент этой драмы Цвейг: шесть воинов «с нарочитой, тщательно обдуманной медлительностью» взбираются на борт корабля-бунтовщика и «вручают капитану Луису де Мендоса письменное приглашение явиться для переговоров на флагманский корабль… «Э нет, меня тебе не заполучить», — со смехом говорит он, читая письмо. Но смех переходит в глухое клокотанье — кинжал пронзил ему горло». В ту же минуту на борт «Виктории» поднимаются пятнадцать с головы до ног вооруженных воинов под начальством шурина адмирала Дуарте Барбозы, подплывшие на другой шлюпке. Не успели мятежники как-то осмыслить происходящее, как Барбоза взял на себя командование: «вот он уже отдает приказания, и испуганные моряки повинуются ему». Другому бунтовщику, командиру Гаспару де Кесаде, отрубил голову собственный слуга, которому Магеллан за это обещал помилование. А третьего, того самого знатного сеньора Картахену, вместе с примкнувшим к бунтовщикам главным капелланом экспедиции высадили (гуманно снабдив продовольствием) на безлюдном берегу.