Вокруг Света 2004 № 10 (2769) - [41]

Во-вторых, здорово напугал деловитый интернетовский сайт с рекламным зазывом: «Покупайте участки заранее, по нынешним ценам – это выгодное капиталовложение. Сколько бы вам ни было лет, разумнее позаботиться о месте упокоения прямо сейчас».

Приедешь туда и увидишь у ворот очередь из катафалков, думал я. И тогда останется только развернуться и уехать – я ведь уже писал, что активно функционирующие фабрики смерти мне неинтересны, я тафофил, а не некрофил.

Но начало было обнадеживающим: ни один из таксистов о Грин-Вуде слыхом не слыхивал, отправиться на поиски согласился только четвертый и потом долго плутал по невыразительным улицам, расположенным за Бруклинским туннелем.

А когда я увидел дивные готические ворота и зеленеющие за ними лесистые холмы, в воздухе явственно пахнуло Остановившимся Временем – ароматом, от которого у меня учащается пульс.

Катафалков я не видел – ни одного. Посетителей тоже, что и неудивительно: представьте себе город с шестисоттысячным населением, в котором все жители сидят по домам, да и в гости к ним мало кто ходит, потому что все, кто их знал, давно умерли.

Живописные пруды, рощи, лощины, плавные возвышенности. Кое-где попадаются разноцветные попугайчики – несколько лет назад сбежали из аэропорта Кеннеди и размножились на здешнем приволье.

Истинный элизиум, райский сад.

Именно таким Грин-Вуд и замышлялся. В эпоху, когда он возник, в европейских языках появилось новое слово – cemetery, cimitiere, cimitiero, от изящного греческого «койметерион», то есть «место сна». До девятнадцатого столетия смерть воспринималась западным человеком как ужасный порог, за которым лишь могильные черви да расплата за грехи. Для того чтоб было не так страшно, ложиться в землю следовало поближе к стенам церкви. Больших кладбищ не существовало – лишь маленькие погосты, лепившиеся к многочисленным храмам.

Но наступил Век Просвещения. Зародилось понятие санитарии – медики стали говорить, что город не может стоять на трупах, мертвых необходимо хоронить подальше от жилых кварталов, чтобы миазмы гниения не проникали в подземные источники вод. Чуть позже вошел в моду романтизм, который впервые со времен античности напомнил изысканному обществу, что смерть – это не только страшно, но еще и красиво. Возникла своего рода каменная поэзия надгробий, языка которой современному человеку без перевода уже не понять. Жителю XIX века памятники на могилах сообщали гораздо больше, чем нам. Изображение розы означало, что здесь похоронена девушка или молодая женщина. Обрубленная колонна – молодой мужчина, чьим чаяниям не суждено было свершиться. Две колонны – супружеская пара, которую даже смерть не смогла разлучить. Ягненок – невинное дитя. Бабочка – ранняя юность. Сноп колосьев – мирная кончина в преклонном возрасте, когда отходишь яко колос ко снопу. Все эти метафоры, конечно, печальны, но все же печаль – чувство совсем иного регистра, нежели животный страх смерти.

В человеческое сознание встроен антидепрессантный механизм, помогающий преодолевать ужас перед неизбежностью конца. В Средние века эту роль исполняла глубокая, нерассуждающая вера в Вечную Жизнь. Когда же человек начал умничать, выискивать доказательства существования Бога (каковых, разумеется, не нашел, потому что вере доказательства не нужны), сформировалась новая концепция – смерти как возвращения в лоно природы. Несмотря на тысячи крестов, истинной религиозности в Грин-Вуде не ощущается. Просто в новом респектабельном квартале под названием «Afterlife» («посмертное существование» – англ.), куда переселяется усопший, принято украшать дом христианской атрибутикой – там «так носят».

Именно в середине XIX столетия зародилось то отношение к смерти, о котором полтора века спустя Лев Лосев напишет:

Гробы изнутри здесь вроде матраса,

с точки зрения местного среднего класса

смерть – это красиво и как бы сон.

Грин-Вуд с самого начала создавался как парк, куда люди будут приезжать не столько по скорбной необходимости, сколько просто покататься, погулять, устроить пикник на траве. И заодно убедиться в том, что ничего такого уж страшного в смерти нет. Вон какое место славное, и вид отменный.

От Манхэттена отсюда всего три мили, а сообщение было удобное: четыре паромные линии через Ист-Ривер, омнибусы, наемные фиакры, извозчики. Кладбище быстро стало популярнейшим местом для прогулок. В 60-е годы XIX века его кущи и аллеи ежегодно посещали полмиллиона человек. Соседство мавзолеев, усыпальниц, могильных крестов не портило гуляющим настроения и аппетита, не мешало флиртовать и веселиться. Атмосферу праздника, правда, могла подпортить похоронная процессия, но, завидев траурный караван, веселые компании просто уходили подальше, благо места хватало.

В те времена Грин-Вуд выглядел еще нарядней и ухоженней, чем теперь. Мрамор и бронза не успели померкнуть под воздействием дождя и снега, могилы были обнесены затейливыми коваными оградами (почти все они пошли на переплавку в годы последней войны), посреди каждого из четырех водоемов било по фонтану. Во всех книгах и статьях об истории кладбища непременно приводится цитата 1866 года из газеты «Нью-Йорк таймс»: «Мечта всякого ньюйоркца – жить на Пятой авеню, гулять в Центральном Парке и упокоиться в Грин-Вуде».