Вокруг Света 2004 № 07 (2766) - [24]

…Последний удар их и без того непростым отношениям нанесла дочь Санд, Соланж, которой в 1844 году исполнилось 16 лет. Выросшая в странной, беспорядочной обстановке, девушка не уважала ничего и никого, и в первую очередь собственную мать. Она вовсю кокетничала с Шопеном, и в конце концов однажды под цветущим кустом ноанских роз нашептала композитору, что ее мать ему изменяет. Впавший в неистовство Шопен не пожелал разбираться и навсегда покинул Ноан.

Страсти политические

…Спустя какое-то время разодетый и надушенный Шопен, прогуливаясь по парижским улицам, увидел такую картину. Толпа странно одетых, засаленных мужчин, затягиваясь табаком и брызгая слюной, объяснялась Санд в любви. Какой-то рабочий, обнимая ее, говорил ей «ты», другой, в разорванном картузе набекрень, бросался к ее ногам, называя «возвышенной». Она же невозмутимо и вполне благосклонно внимала всем этим диким проявлениям. Разглядев в подробностях эту сцену, Шопен в ужасе бросился прочь от бывшей возлюбленной…

Социальные разногласия всегда оставались существенной причиной их ссор и противоречий. Аристократически утонченного Шопена до глубины души возмущал недопустимый, по его мнению, либерализм Санд. Но Жорж была, что называется, врожденной, инстинктивной демократкой. Недаром Сент-Бев назвал ее «музой и душой своего века». Она никогда не забывала злоключений своей простолюдинки-матери и всегда стыдилась того, что богата. Одним из проявлений ее демократизма было покровительство пролетарским поэтам – тем самым странным мужчинам, которые стояли перед ней на коленях. Они вечно толклись в ее доме, она их принимала, прикармливала, порой пристраивая их рукописи лучшим издателям и критикам, давала взаймы денег, позволяла вульгарно, по-мужицки себя обожать.

Неожиданно развернувшиеся в новую революцию февральские события 1848 года, когда парижские рабочие, поддержанные средними и мелкими буржуа, смели ненавистное правительство Гизо, снова стали для Санд источником невиданной энергии и вдохновения. Все личное, женское немедленно отступило на второй план. Когда Санд примчалась в Париж, баррикады еще не были разобраны, но она пропустила главный спектакль – восставший народ вынес из дворца Тюильри трон предавшего демократию и бежавшего Луи Филиппа и сжег его на огромном костре. Зато во Временное правительство вошли ее друзья, в том числе социалист Луи Блан, возглавил же его давнишний знакомый Санд – Ламартин. Разбиралась ли Санд в политических тонкостях происходящего? Не вполне. Ее «учителем» был очень популярный тогда философ Пьер Леру, сын продавца прохладительных напитков с площади Вож. Санд считала его новым Платоном, если не новым Христом. И именно ему суждено было окончательно утвердить ее в христианском социализме, в том, что только общество могло распределять блага, лишь коллектив мог решать, достоин ли его член быть богатым или нет. «Вы готовы отказаться от своего любимого Ноана?» – язвительно вопрошал ее при встрече Бальзак. На этот щекотливый вопрос Санд ответить не умела…

Как бы то ни было, но вихрь революционных событий, возбужденные лица толпы, временное ликование народа – все это вновь опьянило Санд. Она вдруг вообразила себя мозгом и центром нового режима. В письме сыну в марте 1848 года она писала: «Вот я уже и государственный человек. Сегодня я написала два правительственных циркуляра: один для Министерства народного просвещения, другой для Министерства внутренних дел. …Меня зовут справа, слева. Я лучшего и не желаю».

Но Санд заигралась… В преддверии всеобщих выборов она старалась употребить все свое влияние, чтобы склонить народ и сочувствующую буржуазию поддержать революцию. В «Бюллетене республики» под №16 Санд опубликовала неосторожные строки, продиктованные душевным порывом, а вовсе не политическим благоразумием, – если революция не будет поддержана, то «для народа останется один путь к спасению: во второй раз продемонстрировать свою волю и отменить решения псевдонародного правительства. Захочет ли Франция заставить Париж прибегнуть к этому крайнему, достойному сожаления средству?»

По сути это был призыв к мятежу. И 15 мая мятеж разразился – социалисты Бланки и Луи Блан, пользуясь нерешительностью «вялого и слишком буржуазного» Ламартина, отказавшегося вести войска на защиту «распятой Польши», подняли народ на штурм Национального собрания и объявили демократическую республику. В это время Жорж Санд с горящими глазами и сжатыми кулаками, готовая голыми руками защищать мятеж, стояла в толпе на улице де Бургонь. В окне нижнего этажа она увидела даму, которая обратилась с пламенной речью к народу. «Кто эта дама?» – поинтересовалась восхищенная Жорж. И ей ответили: «Жорж Санд».

Однако Национальная гвардия уже спешила на помощь Собранию. Мятежников арестовали. Ходили упорные слухи, что и Жорж Санд собираются упрятать в тюрьму. Два дня – чтобы не попасть под подозрение в трусливом бегстве – она не уезжала из Парижа, дожидаясь ареста. За это время Санд сожгла все свои бумаги, и в том числе «Интимный дневник». Однако никто за ней не пришел…

Ее не принимают всерьез? Санд это огорчало и разочаровывало.