Вокруг Света 2003 № 01 (2748) - [58]

Осип Максимович Брик сейчас идет крупным планом. Брик – человек присутствующий и уклоняющийся.

В те дни, когда я с ним познакомился, он уклонялся от воинской повинности.

Делалось это гениально просто.

Брик служил в одной команде. Там было много евреев. Их решили отправить под конвоем в пехоту.

Если бы Брик начал отказываться и истек бы кровью у начальства на глазах, его отправили бы все равно.

Отправляли тогда бумагу, на бумаге писали:

«П р и л о ж е н и е: при ней солдат такой-то».

Брик пошел со своей бумагой и другими людьми на вокзал.

На станции только он отбился от команды. Выждал, когда ушел поезд, одернул шинель и чистеньким пришел к коменданту отдельной каплей.

У войны нет способа раздавливать отдельные капли.

Комендант отправил Брика в проходные казармы, между Загородным и Фонтанкой.

Брик, как и вообще солдат, не был нужен.

Так как он не волновался и не выяснял свою участь, то состоял он в проходных казармах долго.

Его за обед в трактире отпустили домой.

В России было или 8, или 12 миллионов солдат.

Сколько именно было? Никто не знал и не узнает никогда.

О разности этой в четыре миллиона рассказал мне Верховский, когда был министром.

Брик приходил сперва в казармы, а потом перестал.

Сидел дома. Сидел два года.

К нему десятками ходили люди, он издавал книги, но найти его не могли.

Такое состояние – очень трудное, здесь нужна неочарованность государством, свобода от его воли.

Все это относится к искусству не заполнять анкету.

Брик не мог делать только одного – переехать с квартиры на квартиру. Тогда бы он стал движущейся точкой.

Но он мог бы зато надстроить на дом, в котором жил, три этажа и не быть замеченным.

Пока же он строил на рояле огромный театр и автомобиль из карт.

Постройкой восхищалась Лиля Брик.

Сюда же приходил Маяковский…

Письмо ТынЯнову

Мой милый Юрий, это письмо я пишу тебе не сейчас, а прошлой зимой: письма эти обозначают здесь зиму.

Начну не с дела, а с того, кто потолстел и кто играет на скрипке.

Потолстел я. Сейчас ночь. Я перешагнул уже порог усталости и переживаю нечто, напоминающее вдохновение. Правда, в мою голову вписаны две цифры, как в домовый фонарь. Одна – однозначная – сколько мне надо денег. Другая – двухзначная – сколько я должен за квартиру.

Положение очень серьезное, нужно думать – хоть на ходу, а все равно думать. Мне очень нравится твоя статья о литературном факте. Это хорошо замечено, что понятие литературы – подвижно. Статья очень важная, может быть, решающая по значению. Я не умею пересказывать чужие мысли. О выводах из твоей статьи ты мне напишешь сам, а я напишу тебе о своем искусстве не сводить концы с концами.

Мы утверждаем, кажется, что литературное произведение может быть анализировано и оценено, не выходя из литературного ряда.

Мы привели в своих прежних работах много примеров, как то, что считается «отражением», на самом деле оказывается стилистическим приемом. Мы доказывали, что произведение построено целиком. В нем нет свободного от организации материала. Но понятие литературы все время изменяется. Литература растет краем, вбирая в себя внеэстетический материал. Материал этот и те изменения, которые испытывает он в соприкосновении с материалом, уже обработанным эстетически, должны быть учтены.

Литература живет, распространяясь на не-литературу. Но художественная форма совершает своеобразное похищение сабинянок. Материал перестает узнавать своего хозяина. Он обработан законом искусства и может быть воспринят уже вне своего происхождения. Если непонятно, то объясним. Относительно быта искусство обладает несколькими свободами: 1) свободой неузнавания, 2) свободой выбора, 3) свободой переживания (факт сохраняется в искусстве, исчезнув в жизни). Искусство использует качество предметов для создания переживаемой формы.

Трудность положения пролетарских писателей в том, что они хотят втащить в экран вещи, не изменив их измерения.

Что касается меня, то я потолстел. Борис (Борис Михайлович Эйхенбаум, литературовед, критик, филолог, друг В.Б. Шкловского. – Прим. ред.) все играет на скрипке. У него много ошибок. Первая – общая с моими работами – неприятие во внимание значения внеэстетических рядов.

Совершенно неправильно также пользоваться дневниками для выяснения пути создания произведений. Здесь есть скрытая ложь, будто писатель создает и пишет сам, а не вместе со своим жанром, со всей литературой, со всеми ее борющимися течениями. Монография писателя – задача невозможная. Кроме того, дневники приводят нас к психологии творчества и вопросу о «лаборатории гения». А нам нужна вещь.

Отношение между вещью и творцом тоже нефункциональное. Искусство имеет относительно писателя три свободы: 1) свободу неусвоения его личности, 2) свободу выбора из его личности, 3) свободу выбора из всякого другого материала. Нужно изучать не проблематическую связь, а факты. Нужно писать не о Толстом, а о «Войне и мире». Покажи Борису письмо, я с ним обо всем этом говорил. Ответь мне, только не тяни меня в историю литературы. Будем заниматься искусством. Осознав, что все величины его есть величины исторические.

P.S. Личная жизнь напоминает мне усилия разогреть порцию мороженого.