Вокруг Света 2003 № 01 (2748) - [15]

Ингрия стала подлинным колониальным заморским владением Швеции. Для поселения там короли вербовали немцев и голландцев, обещая им здесь столько земли, сколько те смогли бы освоить. Однако неприветливые, холодные места не особенно манили западных европейцев. Одновременно шведские короли охотно раздавали приневские земли и своим дворянам. Новые помещики строили здесь усадьбы, перевозили крепостных, что и предопределило перевес переселенцев в общей массе населения Ингрии.

К моменту появления в устье Невы русских войск в 1703 году земли, на которых вскоре начал строиться Петербург, были уже разделены между крупными шведскими землевладельцами.

Самые большие владения принадлежали управлявшим этим краем губернаторам. Бернхард С. фон Стеенхузен владел обширными территориями вокруг Ниеншанца, а усадебный дом его «Бьенкергольм-Хоф» стоял на острове Койвусаари (будущий Петербургский остров). Вдоль правого берега безымянной реки (ныне Фонтанка) и у «Малой речки» (ныне Мойка) располагались земли братьев Аккерфельт. Их усадьба стояла примерно в том месте, где теперь располагается Михайловский замок. Часть этого имения (та, что ближе к Неве) в середине XVII века отошла к немцу, моряку Эриху фон Коноу, который построил тут усадьбу Коносхоф (место, где Фонтанка вытекает из Невы). Фон Коноу, по-видимому, хозяин усердный и знающий, разбил в имении хороший сад (в 1704 году стал основой для Летнего сада). А еще ниже по Неве, на берегу, располагался дом Коноу (через нескольких лет на фундаменте этого дома будет построен Летний дворец Петра I).

Вообще, в Ингрии, крае суровом, жили люди независимые, своевольные. Шведский генерал-губернатор Ингрии, Йёран Сперлинг, не раз сталкивался с упрямством местных жителей, не хотевших платить некоторые налоги и дерзко жаловавшихся на его администрацию самому королю. Он писал в Стокгольм: «Народ здесь своенравный, как в сельской местности, так и в городах, и он, конечно, требует некоторого наказания».

Приближался вечер, солнце садилось в воду прямо по курсу ладьи, слепя глаза и не позволяя разглядеть уже приблизившийся Ниен. Хотя город уже угадывался – берега Невы становились все оживленнее, вдоль них и поперек Невы спешили лодки и небольшие парусные суда. Далеко по воде разносился колокольный звон. Он шел как будто с обоих берегов. Чуткое ухо священника отчетливо уловило, что справа, из Ниена, звонили на лютеранской кирке не по-нашему: тяжкий, тугой медный удар, несколько секунд тишины (пока колокол повернется вокруг своей оси), удар, и снова провал тишины. А слева звонили по-русски: непрерывно и мелодично – на большом и двух малых колоколах. Там виднелось ижорское православное село Спасское с деревянной церковью, с ее колокольни как раз и благовестили. В этот вечер никто не знал, что спустя год и церковь, и село канут в безвестность – с началом Северной войны, в 1700-м, шведы разберут церковь и снесут дома, чтобы строить тут земляной кронверк для защиты переправы через Неву. Да не достроят…

Ниен, или Ниеншанц (Невская крепость), был построен в 1632 году по указу шведского короля Густава II Адольфа у слияния Невы и ее правого притока, реки Охты. Раньше здесь стояла шведская крепость Ландскрона, возведенная в 1300 году военачальником Тергильсом Кнутсом. Однако вскоре дружина великого князя Андрея Александровича, сына Александра Невского, захватила крепость и разрушила ее сооружения. Затем тут возникло русское поселение Невское Устье, на смену которому и пришел Ниен, по-русски Канец. Чуть выше Ниена начиналась Выборгская дорога – единственная сухопутная связь с метрополией.

Крепость была небольшая и слабо вооруженная. «Канец земляной, небольшой, стоит на берегу реки Невы, на левой ее стороне. С другой стороны имеет малую речку (Охта. – Прим. автора) и от Невы-реки до малой речки снаружи имеет ров, очень большой и глубокий, не менее десяти сажен глубиной…» – свидетельствовал архиепископ Афанасий. Как же так – слабенькая, земляная крепость с маленьким гарнизоном в таком важном для обороны заморской провинции месте?

Впрочем, шведы хорошо понимали стратегическое значение дельты Невы, как, впрочем, и то, что крепости Ингрии стоят в неизменном виде с XVI века, а поэтому безнадежно устарели, обветшали и для обороны не годятся. Об этом не раз писал в Стокгольм Эрик Дальберг, крупный шведский фортификатор и инженер. Об укреплениях Ниеншанца он сообщал, что они «более вредны, чем полезны», и противник легко их захватит. Он также писал, что, взяв Ниен, русские «легко могут навсегда осесть в этом месте… и таким образом, не дай Бог, получат выход к Балтийскому морю, о котором они мечтали с незапамятных времен». Но советы Дальберга не были услышаны в Стокгольме, все осталось без изменений. Только в Нотебурге все строили и не могли достроить новую крепостную башню.

Почему же стокгольмские власти не спешили укреплять Ниеншанц и другие крепости Восточной Прибалтики? Может, у них там, в Военной коллегии, сидели русские шпионы или свои стратеги были беззаботны, а военные строители – вороваты? Нет. Генералы исходили из традиционной, оправдавшей себя во многих войнах великодержавной Швеции наступательной доктрины, согласно которой лучшим средством защиты собственных владений являлось не возведение крепостей, а стремительное наступление на столицы противника. Именно так действовали шведские короли со времен Густава II Адольфа и, надо сказать, почти всегда добивались успеха, сделав Швецию великой европейской империей, а Балтику – своим внутренним морем. Подобно своим предкам, действовал и тогдашний король Карл XII. (Забегая вперед, скажем, что с началом Северной войны ему сдались почти все столицы стран, объединенных во враждебный ему Северный союз: Дания, Польша, Саксония и Россия. Копенгаген пал в 1700 году, Варшава – в 1704-м, Дрезден – в 1706-м и на 1709-й «оставалась» только Москва.)