Вокруг Света 2001 № 11 (2734) - [12]

1828 год стал временем утверждения нового цензурного устава. Теперь литературный мир, формально оставаясь в ведении Министерства народного просвещения, переходил в ведение Третьего отделения.

Были набраны цензоры, и при этом люди весьма заметные. Среди них Ф.И. Тютчев, С.Т. Аксаков, П.А. Вяземский. Что вменял им в обязанность господин Бенкендорф? Они должны были следить, чтобы в печати не обсуждались персоны императорской фамилии и чтобы авторы избегали такого толкования событий, которое может «вовлечь государство в бездну несчастий».

Надо сказать, что самые крупные неприятности ожидали шефа жандармов именно в моменты соприкосновения с интеллектуальной элитой. Им были недовольны все: и те, кто контролировал, и те, кто был подконтролен.

Раздраженного Вяземского, писавшего на Бенкендорфа эпиграммы, успокаивал Пушкин: «Но так как в сущности этот честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить с ним откровенно». А ведь Пушкин крайне редко ошибался в оценке людей. Отношение его самого к шефу III Отделения нисколько не отличалось от общего, эдакого иронически-доброжелательного.

Известно, что Николай I вызвался взять на себя цензорство над творчеством Пушкина, гений которого, к слову сказать, вполне сознавал. К примеру, прочитав негативный отзыв Булгарина в адрес поэта, император написал Бенкендорфу: «Я забыл Вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере «Северной Пчелы» находится опять несправедливая и памфлетная статья, направленная против Пушкина: поэтому предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какую бы то ни было критику на литературные произведения г. Пушкина».

И тем не менее в 1826—1829 году Третье отделение активно осуществляло тайный надзор за поэтом. Бенкендорф лично расследовал очень неприятное для Пушкина дело «о распространении «Андрея Шенье» и «Гавриилиады». Широко введенная Бенкендорфом в практику перлюстрация частных писем в 30-х годах приводила поэта буквально в бешенство. «Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться...»

Эти строки написаны как будто в расчете, что их прочтут и царь, и Бенкендорф. Тяжелая служба, однако, у сильных мира сего, и вряд ли слова человека, исключительность которого признавали оба, скользнули мимо, не задев ни сердца, ни сознания.

Александр Христофорович прекрасно понимал все негативные стороны своей профессии. Не случайно он писал в своих «Записках», что во время тяжелой болезни, случившейся с ним в 1837 году, был приятно поражен тем, что его дом «сделался местом сборища самого разношерстного общества», а главное, как он подчеркивал, — «совершенно независимого по своему положению».

«При той должности, которую я занимал, это служило, конечно, самым блестящим отчетом за 11-летнее мое управление, и думаю, что я был едва ли не первый из всех начальников тайной полиции, которого смерти страшились...»

Вообще, похоже, Бенкендорф никогда не предавался особой радости по поводу той власти, которую имел. Видимо, и природный ум, и жизненный опыт научили его причислять ее к некоему фантому.

Граф Александр Христофорович Бенкендорф умер на пароходе, везшем его из Германии, где он проходил курс длительного лечения, на родину. Ему было за шестьдесят. Жена ждала его в Фалле, их имении под Ревелем (ныне Таллин). Корабль привез уже покойника. Это была первая могила в их уютном имении, хотя до хозяйства у графа руки никогда не доходили.

В рабочем кабинете Фалльского замка у него хранился деревянный фрагмент, оставшийся от гроба Александра I, вделанный в бронзу в виде мавзолея. На стене, помимо портретов государей, висела известная акварель Кольмана «Бунт на Сенатской площади». Бульвар, генералы с плюмажами, солдатики с белыми ремнями на темных мундирах, памятник Петру Великому в пушечном дыму...

Что-то, видно, не отпускало графа, если держал он эту картину перед глазами. Наверное, вовсе не плохим человеком был Александр Христофорович. Да вот беда: всякий раз это приходится доказывать.

Первый жандармский полк, сформированный из гатчинских подразделений наследником престола Великим князем Павлом Петровичем, появился в России еще в 1792 году и до 1796-го выполнял функции военной полиции. Позднее, уже будучи императором, Павел включил гатчинских жандармов в состав лейб-гвардейского конного полка. С 1815-го, уже при Александре I, рассредоточенным небольшими группами по армейским частям жандармам вменялось в обязанность: «наблюдение за порядком на бивуаках... отвод раненых во время сражений на перевязочные пункты, поимка мародеров», выполняли они и осведомительные функции. С февраля 1817 года жандармские подразделения, все более приобретавшие полицейские функции, использовались для поддержания порядка в столичных, губернских и припортовых городах. Бенкендорф не понаслышке был знаком с их «деятельностью» — император Александр I еще в январе 1821 года возложил на него надзор за настроениями в войсках, а он, как тогдашний начальник штаба Гвардейского корпуса, «принял на себя смотреть». Но теперь этого было мало. Необходимо было заняться устройством государственной безопасности. Создаваемая Бенкендорфом система не отличалась особой сложностью, что, по его мнению, практически исключала возможные сбои в работе и обеспечивала максимальную эффективность.