Вокруг Света 1999 № 02 (2701) - [18]
Как только мы тронулись, Джим включил громкую музыку с четко отбиваемым ритмом и отрывистыми криками. Я решилась спросить:
— Что это за музыка? — Это наша национальная музыка! — ответил Джим. — А вот это поет мой сын, слышите? — и сделав погромче, начал подпевать.
Как я ни уважала отцовское чувство гордости за сына, я не могла различить голос незнакомого мне человека среди стольких голосов.
— Неплохо, правда? — добавил Джим. Он начал объяснять что-то про церемонию, на которой поется эта песня, но мы ничего не поняли, поскольку он все время перескакивал с английского на навахо, и мы только кивали в ответ.
Машина быстро мчалась к месту назначения. Вопросы просто лезли из нас сами собой, и мы торопливо начали выспрашивать, как появились навахо и какие у них существуют церемонии. Индейцы еще не очень нам доверяли и отшучивались. Наконец Джим принял серьезный вид:
— Церемонии? Да. Мы едим кукурузу.
— Кукурузу?
— Да, — ответил Джим. — Плоды кукурузы символизируют силы Неба и Земли. Земля дала плодам кукурузы питательные вещества, а Отец-Небо — цвет и воздух.
И больше ничего об обычаях навахо он не сказал. Зато мы узнали, что он с женой живет в Блендинге (полчаса езды от городка Монтиселло, где предстояло жить нам), работает в Управлении образования округа Сан-Хуан, владеет несколькими индейскими языками — хопи, юта и навахо — и потому его должность — «инспектор по диагностике национального образования». Джим ездит по школам своего округа, где учатся индейские дети, и проверяет, насколько те знают язык своего народа, насколько включены в традиционную культуру. А раньше Джим занимался национальной борьбой и работал тренером в школе. Нас удивило, что Джим живет не в резервации.
— А следуете ли вы своим обычаям, живя вне резервации? — спросили мы.
— Да. Мы часто ездим на церемонии в резервацию к своим детям. Нам вовсе не мешает то, что мы просто американские граждане. Мы знаем, кто мы на самом деле.
Пришел долгожданный конец недели. Мы собирались в Долину статуй. Все утро Майкл, отец мормонского семейства, в котором я жила, повторял про какие-то «четыре угла», упирая на то, что сегодня я увижу сразу четыре штата. Но так и не объяснил, при чем здесь углы.
Мы — Майкл с семьей и я — выехали из Монтиселло, пересекли реку Сан-Хуан и задержались у города Мексикан-Хэт (Мексиканская Шляпа), чтобы посмотреть на скалу, название которой дало имя этому городу. Скала действительно была похожа на перевернутое сомбреро, лежащее на колонообразном основании.
По пути стали появляться вывески с непонятными нам надписями на языке навахо: буквы латинские, только с добавлением значков сбоку и сверху. Вдруг машина резко затормозила: в трех метрах от нас дорогу переходило стадо овец, конвоируемое дворнягой. Смуглая пожилая женщина шла позади овец, не спеша и будто не замечая машин. На ней была длинная в складку юбка, цветная блузка и несколько украшений из бирюзы, кожи и перьев.
Мы подъехали к небольшому поселку: несколько стандартных домиков, разбросанных на близком расстоянии друг от друга, и глиняные жилища-хоганы, похожие на перевернутые чаши, стояли на пустынной территории. О материальной обеспеченности хозяев можно было судить по количеству машин во дворе.
Машина свернула на каменистую дорогу, ведущую к крайним домам поселка. Поднялись тучи красной пыли, откуда-то выскочили собаки и с лаем побежали за машиной. Проехав два хогана, мы остановились у какого-то свежевыкрашенного фургона. Белые занавески на окнах были плотно задернуты, дверь закрыта, а на бельевой веревке висела сохнущая одежда. У соседнего дома плохо одетые индейские дети гоняли в пыли мяч, не обращая на нас внимания.
Майкл постучал в дверь фургона. Открылось окно, и на вежливый вопрос Майкла: «В какой из хоганов можно пройти иностранным гостям?» чья-то смуглая рука указала на дальнее строение. Окно захлопнулось до того, как мы успели поблагодарить за помощь.
Из этого хогана в тот момент выходили трое мужчин с длинными волосами, завязанными в хвосты, в широкополых шляпах и современной одежде. За ними появилась не очень молодая, полноватая женщина в очках, одетая в национальную цветную блузу и брюки.
— Здравствуйте, это наши гости из России... — начал Майкл.
Она, словно не понимая, смотрела на нас и испуганно улыбалась.
— Можно войти?
— Да, можно, конечно. Входите пожалуйста, — тихо сказала хозяйка, показывая рукой на дверь глиняного жилища.
Войдя, мы убедились, что сделано оно не из глины. Стены были сложены из бревен так, что у дома не было углов. Пол земляной, посередине — небольшая печка, похожая на нашу буржуйку, труба которой выходила на улицу через отверстие в крыше.
У стены напротив двери стояло какое-то деревянное сооружение.
— Это ткацкий станок. Настоящие наши ковры ткут вручную. Если моя мать придет сюда, она покажет, как навахо работают на станке, — говорила индеанка, выговаривая английские слова как бы по слогам.
Сразу как мы вошли, индеанка и Майкл с семьей направились влево, а я вправо — чтобы не толпиться.
— Стойте, — вежливо сказала индеанка. — В хогане нужно ходить вот так. — Она прошла от двери слева направо, по часовой стрелке. — Как солнце: с востока на запад, — добавила она и указала рукой на луч солнца, проникавший через отверстие в крыше.
