Вокруг Света 1996 № 09 (2672) - [26]

Зверь на такое чтение — и вовсе мастер. Не владеет он словом, приучен вглядываться в чужие морды, и движения нашего лица для него — очень громкий разговор. Хозяин еще только думает вести собаку гулять, а она уже несется к двери. И никакой телепатии.

Тогда, в Таджикистане, человек был перед овчарками спокоен и уверен в себе. По лицу его и по позе кобель увидел: этот будет драться. И хищник решил на рожон не лезть.

Пусть блефовал человек, пусть на вербальном, словесном то есть уровне сам сознавал это, — он все зрительно представил, и сработала его мимика. А если животное обманывается, то ведь и мы не всегда распознаем истинные намерения человека по выражению его лица...

И еще, замечает Панютин — неправда, что дикий зверь боится огня. Хоть и устоялось в литературе мнение: костер посреди джунглей, желтые глаза в ночи... Но если разобраться, то пожары и палы хищник видит частенько и, наоборот, должен к ним бежать. На гарях мясо жареное валяется, живое мясо не знает, где скрыться. Но человек у костра что-то видит, может взять камень, дубину, сунуть в морду горящую ветку и нахальничает — деваться-то некуда. А хищник судьбу не испытывает. Иначе говоря, мы приписываем огню силу нашего собственного поведения.

Собеседником из травоядных был однажды у Панютина лось-«людоед».

— Случилось это в Воронежском заповеднике, — рассказывает Константин Константинович, — шла первая декада мая и довольно странная: в лесу сухой лист лежал, а на лугу выбилась приличная уже травка. Часа в три ехал я на велосипеде по тропинке: слева кювет, дорога и лес, а справа — луг заболоченный. Поперек тропинки, вижу, стоит лось: задние ноги по одну сторону, а передние — по другую. Рога в бархате, молодые, на пять отростков. Еду, звоню в звоночек, чтобы отошел, а он замер и смотрит. Озорная даже мысль появилась: пригнусь и проскочу под брюхом. Но за три метра все же останавливаюсь и на словах, чтобы молчанием не насторожить, объясняю: надо проехать. И воображаю, как отступил он метра на три-четыре, а я дальше по тропке качу. Рукой показываю, куда отойти. Он отошел, на меня глядит. Я помахал: молодец, мужик, дескать.

Часа через полтора возвращаюсь тем же путем. Знакомец стоит метрах в десяти от тропинки, сережки с ивы срывает. Голова вытянута, красиво солнце его освещает. Я притормозил и полюбовался. Метрах в четырехстах потом встречаю ватагу школяров, топают к себе в деревню. Там лось, говорю, посмотрите, но не приставайте, опасно, не рогами бьет, а передней ногой; прошиб осенью грудь подпаску.

Сел я снова в седло и укатил. Что было дальше — знаю только по рассказам. Ребята не удержались, начали швырять палки — опаской я их все-таки заразил. Гнал пацанов лось добрые триста метров до железнодорожной насыпи.

Часа в четыре утра едет по этой тропке на велосипеде лаборант наш, прирожденный трус. Остановился, начал кричать лосю. Тот — к нему, он — на дубок. Лось ходит вокруг, а страдалец кидается сучками и труса празднует по полной программе.

Минут сорок спустя тарахтит егерь на мопеде, зверя видит. Я его! — думает. И — за палку. А лось — навстречу. Спасла героя ольха в полтора обхвата, куда вскарабкался он метров на десять. Мне бы не забраться.

А еще через полчаса шагали с поезда несколько мужчин. Древолазы кричат, а эти не боятся, — оттого, видимо, что много их. Лось посмотрел и ушел.

Потом в заповеднике начались разговоры, завелся-де лось-людоед, надо отстрелять. Но к счастью, больше он не появлялся.

Нельзя показывать травоядному, что он может быть опасен, идти прямо на него, как нельзя и трусить, убегать, а то еще зверь поиграть захочет. Панютин спокойно воображает дальнейший путь — и свой, и животного: мол, друг друга не задеваем, делить нам нечего. В душах у «людоедов» читает он и спешит на выручку жертве. Знает и здесь подход, знает и объясняет.

Много мудрых животноводческих правил наработано предками, хотя нынешние толкования — часто сказка. Говорят пастушонку: не стегай корову по морде. И толкуют: глаз можешь выхлестнуть.

О том же — крито-микенские игры, известные в древности. Летит бык навстречу юноше, который в последнюю секунду прыгает и делает у него на рогах стойку с переворотом. И — хлопок по крупу.

Что же такое эти забавы, если не остатки первичной техники безопасности, память о тех временах, когда одомашнивали животных? А хлопок по крупу — очень важен.

 

И еще один пример. Был у Панютина в заповеднике сосед, очень дружил он с животными. Вырастил он как-то бычка, которого взяли потом в племенные. Мужик привык с ним панибратствовать. Идет однажды тот мимо и ревет. А этот ему: ты что, что, Бизон? И ладонью — питомцу в лоб. Итог — сломаны два ребра и два пролета забора.

Писали еще Кювье и Дарвин: домашние животные человека воспринимают как члена своего сообщества, следуя принципу стадности. Собака своего хозяина полагает тоже собакой, только неполноценной: запахи плохо чует, на двух ногах ходит, когда на четырех — гораздо удобнее.

— Так вот, — рассуждает Константин Константинович, — смысл игрищ с быками — выдержать столкновение и остаться победителем. В игре. С себе подобным. Хлопок по заду — это уже будто хищник, который с той стороны нападает. Поэтому и пастушеский бич должен хлестать заднюю треть тела: от удара животное бежит в страхе. А передние две трети привыкли общаться с себе подобными. Вот и Бизон недоумевал: сам же друг пригласил пободаться...