Вокруг Света 1995 № 03 (2654) - [42]

Сейчас же, глядя на расстилающиеся вокруг ухоженные поля, покрытые коврами зеленых трав и желтого рапса, на нескончаемые виноградники, аккуратные селения, невозможно себе представить, что эти, дышащие миром и спокойствием, места были ареной кровавых сражений. И только памятники далекой 1-й мировой войны, да щиты-указатели военных музеев напоминают об этом.

Оказалось, что найти русский обелиск и кладбище не так-то просто. Мы останавливали жителей Мурмелона, молодых и старых, и Наташа спрашивала у них дорогу к обелиску. С извинениями нам отвечали, что не знают. Наконец я просто открыл путеводитель с фотографией обелиска, и одна миловидная женщина радостно улыбнулась и показала нам дорогу.

Обелиск мы нашли, но — не наш. Оказалось, что это один из французских. После этого осталось только ехать прямо в полицию, где нам и указали направление на Сент-Илер, к русскому военному кладбищу. Едем, — увидели неприметный указатель, свернули — и справа от дороги нам открылся обелиск с церковной луковкой и крестом, а слева — кладбище и церковь со звонницей...

Оказалось, что, помимо французской надписи на передней грани обелиска, так поразившей меня, сбоку есть краткое пояснение по-русски: «Здесь покоятся русские герои 2-го особого Пехотного полка, павшие в боях и на разведках на секторах D и С». У подножия обелиска — памятная доска, установленная в память своих боевых товарищей членами Союза офицеров экспедиционного корпуса — участников войны на Французском фронте. И живые цветы. Моя спутница подняла с земли новенькую блестящую гильзу от холостого винтовочного патрона...

Как же русские солдаты на третьем году войны, столь тяжелой для самой России, оказались во Франции? Ответ очевиден. Исполняли союзнический долг. По существу же союзники России всегда считали ее людские ресурсы неисчерпаемыми и в моменты кризисов на Западном фронте стремились привлечь к участию в боевых действиях русские войска. Так было еще в начале войны, в период битвы на реке Марне, когда немцы наступали на Париж. Тогда союзники пытались отправить во Францию через Архангельск несколько русских корпусов. Эта идея возникла снова осенью 1915 года, когда военная промышленность Франции оказалась на грани краха из-за нехватки рабочей силы. Для работы на военных заводах пришлось возвращать солдат с фронта — из сильно поредевшей французской армии. И тогда в декабре 1915 года председатель военной комиссии сената Поль Думер отправился в Россию просить 300 тысяч солдат для пополнения французской армии...

И здесь я вынужден сделать отступление, которое не может оставить читателя равнодушным. Поль Думер в мае 1931 года был избран президентом Франции, а ровно через год убит русским эмигрантом Горгуловым. Как же могло случиться, что русский поднял руку на президента страны, дружественной и к старой России, и к России советской, и к России зарубежной, на старика, всех своих четырех сыновей потерявшего на 1-й мировой войне? В различных изданиях истории Франции в изложении советских историков этот трагический эпизод дается предельно кратко: президента убил белогвардеец-эмигрант. Авторов не смущает сразу возникающий вопрос: зачем же белогвардейцу-эмигранту убивать президента страны, гостеприимно принявшей всю русскую эмиграцию?

В воспоминаниях Л.Д.Любимова, в конце 40-х годов вернувшегося на родину, этому событию посвящена целая глава, названная «Выстрел Горгулова». Именно Лев Дмитриевич Любимов был корреспондентом парижской газеты «Возрождение», который от начала до конца освещал на ее страницах «дело Горгулова». К этому первоисточнику, ставшему доступным после преобразования спецхрана бывшей Ленинской библиотеки в отдел русского зарубежья, я и обратился, предполагая найти на страницах «Возрождения» совсем другое, нежели в воспоминаниях советского реэмигранта. Мои предположения подтвердились, и в газете я не нашел ни слова о «врангелевце», «о моральной ответственности верхов эмиграции за выстрел Горгулова», ни глубокой убежденности в непричастности к убийству президента московских чекистов. В газете корреспондент Л.Любимов строго излагал сведения, становившиеся известными в ходе громкого дела, не затушевывая их противоречивости. Любопытно, что нигде не называлось отчество Горгулова и лишь изредка имя — Павел. Многие русские эмигранты откликнулись на призыв дать показания, но, читая их, невольно обращаешь внимание на то, что Павла Горгулова знали многие — и не знал никто. Кто-то знал Горгулова в детстве, кто-то учился с ним в школе или еще до Великой войны служил в армии, а кто-то узнавал в нем чекиста из Ростова-на-Дону, Одессы. Отчество Горгулова прозвучало только раз, когда газета «Правда» опубликовала признание женщины, назвавшейся его матерью. «Узнаю на фотографии своего сына Павла Тимофеевича Горгулова, 37 лет». Правда, женщине, сделавшей заявление, было так много лет, что Горгулов удивился. Он считал свою мать моложе. Но так как письмо было прислано из родной станицы Горгулова, можно думать, что его отчество, как и возраст, организаторы письма не перепутали. Из всего прочитанного в «Возрождении» и дополненного воспоминаниями эмигрантов, знавших Горгулова незадолго до убийства, его история выглядит так.