Вокруг Света 1992 № 11 (2626) - [28]

Мы сидели в избе бывшей почтовой станции — единственном сохранившемся жилище, — гоняли долгие чаи, и я донимал его расспросами: как это, никаких раздоров? Не может такого быть, если учесть наше беспокойное, взрывоопасное время...

Александр Павлович растерянно разводил руками, порой не понимая, чего я от него добиваюсь.

— Охранники меня били — это я помню, бригадир тоже поколачивал. А вот из «гансов» или «чучмеков» никто даже голоса не повысил. Вот вам крест, ежели вру! Детская память — она как увеличительное стекло...

Александр Павлович хорошо помнил, как собирались обычно здесь, в этой комнате, тут совещания всякие проходили. Шумели, галдели, ругались (по-русски, кстати, ругались). А вот чтобы обидеть кого или за грудки схватить — этого не было. Бывало, татарин в угол тихонько отойдет — и давай молиться: «алла» да «алла»! И никто на него глазом не поведет. Уважали обычай, говорил Лукин, понимаете? А хохоту тут стояло — ой-ей-ей! Без того нельзя, чтоб не погалдеть и зубы не поскалить. Особливо украинцы с поляками старались — «гансов» шуточками донимали. А те только усмехаются да отмахиваются: некогда, мол, братья-славяне, смеху-ечками заниматься; план, мол, горит, да и Фрейман, того гляди, заявится...

— Здоровый был мужик Фрейман, он ко мне хорошо относился, всегда семечками угощал. Всяко, как ни приеду сюда, в ладошку насыплет. А ведь у него у самого дети были, мог бы и для них сэкономить. Такой человек был Валентин Эмильевич. Для каждой нации слово имел особенное, заговоренное... А уж матерщинник был — у-у-у! В бога, в душу, в корыто, в телегу, в крестителей и их заместителей...

А еще помню... — Лукин повернулся к моему сыну: — Сходи-ка, Кирюша, за водой, а то у нас в чайнике ничего не осталось... А еще помню одного татарина шебутного. Князем его звали. Веселый был до чертиков! Все кричал, куда ни войдет: «Слава товарищу Сталину!» Ему говорят: чего ты орешь, балда? Вохра услышит — срок новый получишь или на этап отправят. А он все «слава» да «слава» — никого не боялся... Когда, говорит, меня в ссылку брали, я был такой толстый и жирный, что ходить не мог. Живот — как пивной котел, даже больше. Потому, говорит, меня и женщины не любили. А теперь я стал тонкий, звонкий и прозрачный...

Рано утром мы отправились в Чублас, и дорога была все такая же наезженная и накатанная, с настилами, гатями и мостовыми переходами; жаль, что сейчас старушка тайбола превращается в памятник самой себе...

Ну сколько еще протянет эта дорога, если взглянуть на нее хозяйским глазом? Ну двадцать лет... ну тридцать. А ведь когда-то тайбола текла по векам и эпохам, как река, — неизменная и полноводная. Хорошо поработали сто с лишним лет назад архангельские мужики. Справно содержали ее и высланные инородцы, оставив добрый след в душах людей! И если мы действительно ценим историю, то, уверен, найдем и средства, чтобы поддержать тайболу, обновить хоть кое-где верстовые столбы, рубленые мосточки, почтовые станции, которые могли бы стать приютом для охотников и рыболовов. А большие поклонные кресты говорили бы нам о тех, кто жил когда-то на этой земле и кого уже не стало...

Олег Ларин Фото автора

Бонобо уходят...

Б онобо — так называется один из видов обезьян, о самом существовании которого ученые узнали сравнительно недавно — лишь в 1933 году, когда первые экземпляры бонобо были отловлены заирскими охотниками для местного зоологического музея. А название — «Бонобо» — есть не что иное, как название места, где они были пойманы.

Сегодня относительно спокойно эти обезьянки чувствуют себя, пожалуй, только в заповеднике, созданном в одной из провинций Заира. Здесь их обитает около 20 тысяч. Возник заповедник во многом благодаря усилиям японского приматолога Кано, без малого два десятилетия посвятившего изучению бонобо.

Бонобо называют еще и «карликовым шимпанзе». Кано считает это название довольно обидным для животного, которое размерами мало отличается от обычного шимпанзе.

Питаются бонобо, как и другие обезьяны, фруктами и сахарным тростником. Однако так дружно и четко работать, собирая плоды и тростник к обеду, могут только бонобо. У шимпанзе на это, наверно, просто не хватает терпения: они постоянно вырывают друг у друга спелые плоды и стебли и кричат, как торговки на заирских базарах, зазывающие к лотку покупателей. Язык бонобо отличается богатством выразительных средств. Так, только во время брачных игр, самец бонобо использует более 20 различных звуков и жестов, давая понять своей возлюбленной, что он именно тот, о ком она мечтает. Наверное, благодаря этому умению бонобо договариваться друг с другом в стае не бывает распрей и ссор. Много лет наблюдая за животными, Кано не зарегистрировал ни одного случая убийства бонобо друг друга. В стаях шимпанзе такие случаи, увы, не редкость.

С трогательной и нежной заботой относятся самцы к своим возлюбленным, которым отведена главная роль в стае. Однако «руководящее» положение самок в этом своеобразном обществе матриархата не мешает им быть любящими и трудолюбивыми матерями, не жалеющими ни сил, ни времени для воспитания малышей. Пример тому — восемнадцатилетняя самка бонобо Куки, которая буквально не отходит от своего трехлетнего первенца. Она будет воспитывать малыша до тех пор, пока ему не исполнится 4 года, но даже когда он подрастет, то все равно останется жить в стае, в отличие, например, от детенышей шимпанзе, которых нерадивые мамаши часто бросают на произвол судьбы.