Вокруг Света 1991 № 09 (2612) - [42]

Через пять дней второй караван (и я вместе с ним) тронулся из Амбули на Харар.

По сомалийской пустыне

Дорога из Амбули до Гумаре идет по каменистой пустыне, кое-где поросшей сухой мимозой. Это не дорога в европейском смысле слова, а лишь проход, расчищенный между камней, проход шириною около двух сажен, усыпанный каменьями, иногда настолько крупными, что мул едва-едва может перешагнуть через них. Путь поднимается все выше и выше; на протяжении двух верст от Амбули виднеются брошенные рельсы Дековилевской дороги. Верстах в 2,5 стоит сторожевая башня, первый оплот французов на Сомалийской территории; подле — несколько бедных хижин сомалей за соломенной стенкой, а дальше прямая пустынная дорога между черных камней. Оглянешься назад — видны белые домики Джибути, да млеет, ласкаясь на вечернем солнце, голубой залив, блестящий и тихий. Впереди цепь гор самых причудливых очертаний. То торчат почти остроконечные шпили, вершины резки и обставлены прямыми, почти отвесными линиями, то вершины округлы или совершенно прямоугольны, словно гигантский стол стоит в отдалении. Черные загорелые камни, результат выветривания и действия солнечных лучей, видны повсюду, куда только глаз хватает.

Усилия мои организовать движение каравана хоть в каком-нибудь порядке не увенчались успехом. Верблюды, нагруженные подарками, шли вперемешку с верблюдами, несшими галеты и имущество членов отряда. Одни шли по десяти, связанные друг с другом и ведомые одной женщиной, другие медленно ступали поодиночке. В одном месте образовался интервал почти в версту, в другом их скопилось несколько десятков. Вперед я послал кашевара с котлами, в тылу шло шестеро казаков, караул следовал при верблюде, нагруженном канцелярией и документами, несколько человек было при начальнике миссии, остальные были распределены при караване. Мы выехали последними. На всем пути следования каравана нам попадались развьюченные верблюды. Из-за одного какого-нибудь свертка останавливалась иногда целая цепь верблюдов. Я назначал здесь казака, которому вменялось в обязанность блюсти за быстрой погрузкой, и приказал отставшего верблюда отводить в сторону.

Так, то спускаясь, то поднимаясь с горы на гору, шли мы все дальше и дальше.

Около пяти с половиной часов пришли на ночлег, пройдя в этот день всего 18 верст, и остановились верстах в 20-ти от Гумаре, под горой, на песчаной площадке между камней. Часть каравана, казна и подарки прибыли раньше и в страшном беспорядке были свалены на площадке. Здесь же лежали верблюды, вытянув свои безобразные морды. В ожидании коновязи привязали мулов к камням, зачистили их и стали сносить денежные ящики, подарки и воду под сдачу часовому.

Только к ночи стянулся весь караван. Переход был ничтожный, но утомление казаков было велико. Весь день, при страшной жаре работали они, собирая караван, грузя вещи, ссорясь и бранясь с сомалями из-за каждого свертка. На вечерней перекличке казаков арьергарда еще не было. Скудный обед и чай в небольшом количестве подкрепили их силы для тяжелой ночи.

Два поста стали на ночь: один — у денежного ящика и один пост — у палатки начальника миссии. Для обхода я с Ч-ковым разбили ночь на две смены. До полуночи дежурил Ч-ков, а после полуночи до утра я.

Бивак засыпал. Под камнями вповалку спали люди; офицеры и врачи расположились на песке дороги. Бурка служила мне матрацем и одеялом, сложенная одежда подушкой, а темное небо, устланное яркими звездами юга, роскошным пологом. Тишина царила кругом. Слышно было мерное жевание верблюдов да тяжелые вздохи бедных мулов, оставшихся без воды на ночлег. И вот среди этой ночной тишины раздался звучный гортанный говор абана Либэха, молодого сомалийца.

— Ориа,— по сомалийски вскричал он,— завтра за два часа до восхода будем грузиться.

И ровным гулом, как театральная толпа, прогудели сомали.

— Слушаем, верблюды готовы.

— Пойдем прямо до Бояде. У Гумаре остановимся на два часа.

— Правильно, надо покормить верблюдов.

— Осмотритесь и приготовьтесь.

— Будем готовы...

И снова все смолкло.

В тишине темной волшебной ночи, среди таинственной декорации каменистых гор — этот голос абана и дружные ответы сома лей на гортанном никому непонятном языке звучали торжественно. Невольный страх закрадывался в душу. А что, как этот невинный приказ для похода, не приказ а заговор, приказание зарезать нас и овладеть грузом, а дружные голоса верблюдовожатых — ответы хорошо организованной и дисциплинированной шайки разбойников?..

Так получали, надо думать, приказания от своих военачальников легионы Цезаря, так, должно быть, сообщалась воля вождя в войсках, едва ознакомленных с Цивилизацией.

В полночь меня разбудил Ч-ков, и я, взяв ружье, пошел в обход. Тихо было в пустыне. Здесь не визжали под самым биваком шакалы, не ухали гиены, не слышно было пения сомалийских женщин и лая собак, стояла тишина мертвая, тишина пустыни. Трудно было ходить в этой темноте, ежеминутно натыкаясь на камни, цепляясь за колючие мимозы. Бивак, разбитый, по-видимому, в крайнем беспорядке, однако, имел свой смысл. Сомали, проводники верблюдов, ни за что не отдали своего груза для устройства из него ограды, потому что каждый знал свои ящики, каждый устроил из них и из циновок, составлявших верблюжье седло, некоторое подобие дома. Подле него тлел костер, на котором жена его вечером приготовила ему рис. Правда, зато весь лагерь был перемешан. Верблюды, ящики, черные слуги, офицеры, мулы — все это было скучено между камней, все спало мертвым сном в эту прохладную, сырую ночь.