Вокруг Света 1991 № 08 (2611) - [29]

Здесь это—горы, а там река;

Но Вам Всевышний дал, по своей доброте,

Бескрайнюю степь, где человек, в конце концов, живет

По Вашим законам, чтобы Вы владели империей,

Достойной Вашей грации и Вашей красоты.

Струве перевел это шестистишие на русский князю, а тот на калмыцкий — княгине. Казалось, что против обыкновения, мои стихи много выиграли в переводе, ибо княгиня обрушила на меня комплименты, из которых я не понял ни слова, но которые завершились тем, что она протянула и позволила поцеловать ее руку. Я думал, что справился с задачей; я ошибся. Княжна Грушка тут же повисла на руках мужа своей сестры и совсем тихо сказала ему несколько слов. Я не знаю калмыцкого, однако понял: попросила стихи и в свою честь. Княгиня Тюмень заявила, что только не в ее альбом, и схватила его своими очаровательными коготками, как ястреб-перепелятник жаворонка. Княжна Грушка позволила сестре унести альбом и пошла за тетрадью, с которой вернулась ко мне. Я принялся за дело; но, ей-богу, она получила на одну строку меньше, чем ее сестра. Княгиня Тюмень обладала правами старшей.

Княжне Грушке.

Бог правит судьбой каждого смертного

Вы родились однажды среди пустыни.

С Вашими зубками слоновой кости и Вашим

пленительным взглядом,

Чтобы на берегах счастливой Волги были

Жемчужина — в ее песке, цветок — в ее степи.

Натиск прекратился, я попросил позволения удалиться, опасаясь, что каждая фрейлина пожелает получить четверостишие в свою честь, а мои силы были на пределе. Князь сам проводил меня в свою спальню. Он и княгиня спали в кибитке.

Я огляделся, увидел на туалетном столике великолепный серебряный несессер с четырьмя большими, выставленными напоказ флаконами. В алькове важничала просторная кровать, покрытая пуховой периной. Китайские вазы и тазы, расставленные по углам спальни, украшали ее золотом и глазурью. Я был полностью успокоен. Поблагодарил князя, потер свой нос о его нос, чтобы на сон грядущий, как было на день, пожелать ему всяческого благополучия, и расстался с ним. В одиночестве я заранее размечтался. После насыщенного событиями и пыльного дня, после проведенной нами динамичной пламенной ночи самым необходимым для меня было вылить на тело как можно больше воды. Я привел себя в состояние, чтобы совершить полное погружение. Но ни в вазах, ни в тазах не нашел ни капли воды. Весь китайский фарфор служил украшением и другого предназначения не имел.

До князя доходили разговоры, что в спальнях держат вазы и тазы, как в салонах рояли, а на роялях альбомы, но так же, как для его рояля и альбома; требовался случай, чтобы использовать их по назначению; такого случая ему еще не выпало.

Я открыл флаконы несессера, надеялся найти в них кельнскую воду. За неимением воды из реки или фонтана это все-таки была бы вода. В одном обнаружилась вишневая водка, в другом — анисовая, в третьем — тминная, в четвертом — тоже водка — можжевеловая. Приобретая эти шикарные флаконы, князь, естественно, полагал, что они предназначались под настойки.

Я вернулся к кровати — моей последней надежде, снял перину, так как никогда не любил принимать страдания из-за нее. Перина покрывала ложе из пера без простыней и одеяла, носящее заметный след, который свидетельствовал, что оно не сохранило невинности рояля и альбома.

Я вновь оделся, бросился на кожаное канапе и заснул, сожалея, что такой сверхбогач, этот добрый, дражайший, милейший князь оказался так обделен в самом необходимом.

В 7 часов утра все были на ногах. Князь предупредил, что программа дня начнется в 8 часов. И правда, без четверти восемь нас пригласили к окнам дворца. Едва мы там оказались, как услыхали нечто надвигающееся с востока подобно буре, почувствовали, как земля стала дрожать под ногами. В то же время облако пыли, поднимаясь к небу, закрыло солнце.

Признаюсь, я пребывал в глубоком неведении относительно того, что произойдет дальше. Верил, что князь Тюмень всемогущ, но не настолько, чтобы смог приказать начаться для нас землетрясению.

Вдруг среди облака пыли я разглядел массовое движение. Различил силуэты четвероногих; узнал табунных лошадей. Далеко, насколько хватало взгляда, степь была покрыта конями, устремившимися в необузданном беге к Волге. Издали доносились крики и хлопанье бича. Первые кони, достигнув Волги, колебались только мгновенье; теснимые сзади, они решительно бросались в воду. Наперерез Волге, шириной в пол-лье, со ржанием ринулись десять тысяч коней, чтобы перебраться с одного берега на другой. Первые были готовы выбраться на правый, когда последние были еще на левом берегу. Люди, которые гнали коней, — приблизительно пятьдесят человек, — прыгнули в воду за ними, но в Волге разом соскользнули со своих верховых лошадей, так как те не смогли бы сделать пол-лье, отягченные весом всадников, и схватились кто за гриву, кто за хвост.

Я никогда не наблюдал спектакля более великолепного по дикости и более захватывающего ужасом, чем этот: десять тысяч лошадей, одним табуном переплывающих реку, которая надеялась преградить им путь. Затерянные среди них пловцы продолжали издавать крики. Наконец, четвероногие и люди достигли правого берега и пропали в лесу, передовые деревья которого, рассыпанные как пехотинцы, выходили к реке.