Вокруг Света 1990 № 12 (2603) - [7]

Заглянули мы с Виктором Яковлевичем еще в один дом и удивились. Полы вымыты. Кровать заправлена, подушки взбиты. Прошли в светелку, видим — сидит женщина. Оказывается, пришла из Илешева косить, притомилась и зашла в свой родной дом. А перед тем как отдохнуть, прибралась по старой крестьянской привычке. Спросили, как зовут ее. Голубева Анна Сергеевна. «А вы по какому делу к нам?— поинтересовалась она.— Уж не к нашему ли Ефимушке?» — «К нему»,— ответили мы. Она потянулась рукой куда-то в угол и достала пестрое тряпье, развернула, встряхнула, и мы увидели чесучовую куртку в заплатках, пуговицы обшиты материей. «Это куртка Ефима,— сказала женщина.— Я ее под затылок кладу, как голова разболится».— «И помогает?» — спросил я. «А как же. Никакого лекарства не пью».

Для местных Ефим Честняков — святой человек. Под деревней Илешево, в сухом сосновом бору, среди разноцветных кладбищенских оград, есть скромная могилка с железным крестом. Старый деревянный крест со сгнившим основанием привязан к ограде. Здесь в 1964 году похоронили Ефима Честнякова. Могильный холмик покрыт, словно бархатом, темно-зеленым мхом. Тут цветы полевые, огарок дешевенькой свечи, на кресте висит белое полотенце. Песчаный холмик со всех сторон в дырах. Это местные жители берут землю, натирают ею руки или ноги, у кого что болит,— и, говорят, проходит боль и ломота. Дыры эти заделывают каждый раз, а они вновь и вновь появляются. Вот такая вера в Ефима...

Все, кто бывает в Шаблове, обязательно спускаются к Ефимову ключу. Сюда ведет крутая тропа, вьющаяся среди плюща, зверобоя и прочего разнотравья. Под горой родниковая вода тихо сливается с замшелого деревянного желоба в песчаную выемку. «Этот желоб,— сказал Виктор Яковлевич,— еще Ефим делал. Его работа. А лоток и скамью смастерили уже позднее...» Мой спутник сел, помолчал. Я же напился из ключа, умылся холодной водой и вышел на солнечную поляну. Вдруг слышу позади:

Свободны мы, цепей уж нет,

Сияет над страной невиданное утро

И солнце новое, повсюду виден свет,

И люди все иные уж как будто...

Это Игнатьев читал стихи Ефима Честнякова.

Потом мы снова бродили по деревне, и мой спутник рассказывал, как он отыскал здесь дневники художника, его фотоаппарат, свирель и многое другое.

На следующий день, уже в Кологриве, мой сосед появился в номере, порывистый и радостный. Голубые глаза его светились. В полутора километрах от города, в деревне Судилово, в овражке, отыскал он наконец большой, в человеческий рост, валун. Показал ему этот камень местный краевед Владимир Дмитриевич Осипов.

Спустя месяц я узнал, что Игнатьев помогал рабочим перевозить камень и вместе с ними ставил его на площадку, где еще недавно был заросший травой бугор. Рядом с камнем появилась мраморная плита: «Здесь стоял дом, в котором родился, жил и умер Ефим Васильевич Честняков, художник, поэт, мыслитель».

Я представляю, как везли этот валун по кологривским дорогам. Тяжелый труд!

Княжая пустынь

В двадцати километрах от Кологрива есть живописный уголок — Княжая Пустынь. Впервые я побывал здесь четверть века назад и понял, что уже до конца дней своих не забуду эту огромную гору посреди тайги и вид с орлиной высоты. И более того, в часы душевного смятения, тоски и недовольства жизнью я мысленно обращался к этому уединенному мирку, теша себя надеждой когда-нибудь вновь побывать на этом небольшом клочке земли, наполненном легендами и былями.

И случай представился.

Мой знакомый, оператор киностудии «Ленфильм» Борис Лизнев, собираясь снимать фильм, искал натуру. Я рассказал ему о Княжей Пустыни, и он загорелся. В лесопункте Советский мы встретились с Александром Петровичем Бадани-ным, бывшим лесником. Он сказал, что в Пустыни уже никого не осталось, все уехали. А его дом еще стоит, и он следит за ним. От поселка заготовителей до Пустыни километров семь будет, дорога нелегкая. Преодолевали ее с трудом. Прыгая на заднем сиденье машины, Александр Петрович почему-то вспомнил войну, кавалерийскую разведку, в которой служил, колхоз «Красный труженик» и пустынские урожаи: по 23 центнера зерна, оказывается, получали тут с гектара.

— А почему деревня зовется Княжая Пустынь? — поинтересовались мы.

— Речка у нас Княжая. А в Пустыни прежде жили монашки. Монастырь, значит, здесь был. При мне еще одна жила. Пашечка. Убили ее. И так ведь просто, из озорства. Поднималась однажды с хворостом в гору. А мужики выпили. И ну давай потешаться над ней. Дурачку Сережке Иванову говорят: «А ну-ка, мол, тюкни ее поленом по голове». Он и тюкнул. Да насмерть. Старушонке-то много ли надо?

Александр Петрович замолчал. Молчали и мы, смотря в лобовое стекло на дорогу, которая круто забирала вверх.

— В старину в Пустыни святое место было,— продолжил наш проводник.— Паломники приходили сюда из Вологды, из Вятки и из других мест, за сотни километров. В монастыре и гостиница была, красивая постройка с балконом. Сейчас уж она развалилась. Кто приходил свои грехи отмаливать, камни да воду в гору таскали. А иные просто полечиться приезжали.

— Чем же здесь лечились-то?