Вокруг Света 1989 № 06 (2585) - [4]

Родить от воина считается большой честью. Вообще воины в племени пользуются всевозможными привилегиями и уступают но иерархии только старейшинам и колдунам.

Свадьбу у нубийцев организует жених, а не родители молодых, как это происходит у других африканских народов. Он платит выкуп отцу невесты, поскольку тот теряет дочь. Выкупом служит обычно корова или несколько овец. Жен может быть сколько угодно. Все зависит от того, сколько хижин сможет построить муж своим избранницам, ведь у каждой хозяйки должен быть свой дом.

Несмотря на патриархальный уклад, жизнь нубийцев претерпевает изменения. Правительство приучает их носить одежду, учить арабский язык. У нубийцев это вызывает ассоциации с временами работорговли, которую они хорошо знают по рассказам. В селении открыли небольшую лавочку, школу, в которой преподают два учителя. Несколько раз мы были свидетелями жестокого наказания детей в школе за то, что те пришли без одежды.

В лавке продаются предметы первой необходимости. Но вот беда, у нубийцев напрочь отсутствует понятие собственности. Например, у нас как-то пропали солнцезащитные очки. Каждый день мы видели их в руках нового владельца. В конце концов очки нам возвратили. Они были в ужасном состоянии, стекла потеряли прозрачность. Каждый, кто носил очки, считал своим долгом почистить их песком.

Пройдет еще немного времени, и племя кау-ньяро, возможно, навсегда потеряет свою самобытность.

Луис Мансо, испанский журналист

Парусная вахта

С Владимиром Александровичем Толмасовым, капитаном дальнего плавания и писателем, наша редакция познакомилась в то время, когда он был капитаном учебного барка «Крузенштерн».

Наш читатель, наверное, помнит его очерки «Штормы приходят с запада», «Рацея капитан-командора Головнина»...

Предлагаемый рассказ был написан Владимиром Александровичем Толмасовым незадолго до смерти.

Учебный барк «Янтарь» шел центральной Атлантикой впол-ветра, тяжело кренясь на правый борт, неся нижние косые, штормовые прямые паруса — марселя и грот-брамсель. За кормой осталась прокаленная тропическим солнцем Куба, вокруг был пустынный ночной океан. Временами в разрывах мрачных осенних туч вспыхивали голубоватые звезды умеренных широт да выглядывала луна.

Дюжина курсантов-первокурсников — новая смена парусной вахты — жалась под прикрытием высокого борта на носовой палубе. В нахлобученных на уши беретах, потрепанных, замызганных ватниках, они походили скорее на отпетых бандюг, чем на моряков.

Вахтенный боцман, которого все звали по отчеству — Палыч, покуривал в кулак и разглядывал своих подопечных. «Свои-то телогреечки небось поберегли б, а казенные что жалеть? — поносил да выбросил. И пуговицы вырваны с мясом, и карманы полуоторваны».

Курсант Петр Цветков, сунув озябшие руки в карманы, бросал взгляды на боцмана, на его грудь, открытую ветру, и втайне завидовал — надо ж такому здоровому уродиться.

Боцман плюнул на окурок, швырнул его в обрез, наполовину заполненный водой, взглянул на наручные часы, скомандовал типично боцманским хриплым баском:

— Парусной вахте построиться у фок-мачты!

Встать в строй недолго, но делалось это неохотно, с ленцой, с неприкрытым отвращением к строевщине.

Боцман включил карманный фонарик и, освещая список, лица курсантов, начал перекличку. Курсанты отвечали глухими, будто промороженными, голосами. С наветренного борта тучами летела соленая пыль, как стеклянными осколками, секла лицо. Головы глубже проваливались в воротники ватников. Курсанты ежились, тупо смотрели на боцмана. А тому хоть бы что: стоял, как вколоченный в палубу, покачивался вместе с судном. Сверкнул глазами:

— Отвечай веселей!

Курсанты переглянулись, перемигнулись, стали орать как на пожаре. Боцман только головой покрутил:

— Хохмачи! — спрятал в карман список, фонарик и звучно сказал: — Двое к штурвалу, один на полубак впередсмотрящим, остальные за мной в тросовую маты плести, кранцы. По первому моему сигналу — все наверх. Понятно?

— Ну... Чего там... Все ясно,— вразнобой ответила вахта.

Чувствовалось, что робость, нерешительность перед боцманами, так понятные в первые дни практики, давно прошли.

Спустились двумя палубами ниже. В тросовой кладовой тепло, мягкий свет из матовых плафонов скользил по переборкам, окрашенным шаровой краской, по бухтам тросов. Звякали развешанные по тросикам скобы, гаки, блоки. Пахло смолой. За переборками с дробным шумом переливалась в цистернах вода, гулко шлепала в стенки, и гул этот то стихал, то усиливался, подобно грому.

Боцман распределил работу среди курсантов и подозвал Цветкова:

— Видишь эту бухту? — Он показал пальцем на толстенную бухту троса, обшитую мешковиной.— Надо распустить ее и уложить большими шлагами вон на те прокладки.

— Готов,— не раздумывая сказал Цветков и натянул рукавицы,— только мне помощник нужен.

— Бери любого,— великодушно разрешил боцман и отошел в сторону.

— Я помогу,— сказал Букин, худощавый, но гибкий, весь какой-то пружинистый паренек, сосед по кубрику.

Цветков согласно кивнул головой.

Вспороли мешковину, и перед ними засеребрился толстый сизальский трос. Ребята только было принялись за работу, как вдруг неожиданно сверху хлынула вода. Цветков выругался и отскочил в сторону: ему показалось, что какой-то шутник поливает его из шланга. Но из чернеющего над ним открытого грузового люка непрестанно хлестал" душ пресной воды, и судно накренилось больше обычного.