Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [54]

— Это оттого, что у вас, прекрасная, здоровая кровь, которую любят вши, а у соседки вашей кровь плохая и больная.

После чего явилась, конечно, соседка, пышущая здоровьем женщина, и потребовала, чтобы Говард прописал ей средство против ее плохой, больной крови. Попади она в город к ученому эскулапу, тот прописал бы ей «сальварсан», хотя ничего похожего на болезни, при которых это лекарство помогает, у нее и в помине не было. Однако кто-то распустил слух, будто «сальварсан» очищает кровь, и люди поверили...

И врачи выписывают рецепты.

У Говарда никакого «сальварсана» под рукой нет. Как и никаких других лекарств. И поэтому он рекомендует: «Пить горячую воду, каждый день по два литра». Чтобы разнообразить свою рецептуру, рекомендует пить то два, то полтора, то литр семьсот пятьдесят граммов; и еще: горячую воду с лимонным соком, или с апельсиновым, или с настоем какой-то травы или корня, когда был уверен, что их употребление внутрь никакого вреда принести не может.

И к удивлению тех, кто не знает о целебной силе воды, мужчины, женщины и дети, осаждавшие чудо-доктора, выздоравливали все до одного. Так они, по крайней мере, утверждали. Когда такой больной убежден, что он поправился, он действительно здоров.

А против других болезней, когда люди жаловались, будто «смерть ну прямо под самую кожу заползла», будто она совсем-совсем близко, ее чувствуешь, стоит только притронуться к коже,— Говард прописывал горячие компрессы. И в виде исключения, иногда — холодные компрессы. На голову, на затылок, на ладони, на запястье, вниз живота, к ступням, куда только можно! И опять же все выздоравливали. Смерть уползала из-под кожи, потому что ей становилось то чересчур жарко, то слишком холодно, смотря какие компрессы прописывал Говард.

С переломами рук и ног, с вывихами и растяжениями люди справлялись сами. Тут им никакой врач не указ. Помощи при родах от Говарда тоже не требовалось. Прекрасно обходились и без него.

Слава Говарда росла с каждым днем, и, будь у него больше любви и предрасположенности к жизни среди детей природы, он мог бы прожить здесь в мире и благоденствии до конца своих дней. Однако он каждый божий день думал об отъезде. Самые разнообразные мысли относительно Доббса и Куртина приходили ему в голову: сдадут ли они, как положено, его добро и вообще — как они добрались до железной дороги? Он утешался тем, что сам им ничем помочь не в состоянии и вынужден всецело положиться на их ловкость и честность.

Однажды утром в селение прискакал индеец и принялся расспрашивать, где живет знаменитый доктор. Сначала он переговорил с хозяином первого дома, куда постучался, а потом они вместе пошли к Говарду.

Местный индеец сказал:

— Сеньор, вот человек из одной деревни, что по ту сторону горы. Ему хочется рассказать вам одну историю.

Индеец уселся, свернул себе сигарету, закурил и приступил к рассказу:

— Ласаро был в лесу, выжигал древесный уголь. Он у нас угольщик. Было это ранним утром. Тут он увидел что-то ползущее по земле. А когда присмотрелся, понял, что это ползет белый человек, вот кто. Он был весь в крови и совсем уже не мог ползти. Ласаро дал ему напиться. Потом бросил свои уголья, как есть, посадил белого человека на своего осла и привез в свою деревню.

Когда он положил его дома на мат, тот был мертв. Но тут в дом зашел сосед, осмотрел белого и сказал: «Он не совсем еще мертв. Он просто очень болен или очень ослабел. Пусть Филомено скачет к белому чудо-доктору, потому что у Филомено есть лошадь, а на осле туда скоро не доберешься».

Филомено — это я, сеньор. У меня быстроногая хорошая лошадь. Я прискакал к вам. Вы сможете помочь больному белому человеку, только если сразу же поедете со мной.

— А как выглядит этот белый человек? — спросил Говард.

Филомено описал его настолько подробно, будто стоял рядом с ним, и Говард понял, что речь идет о Куртине.

Он без промедлений собрался в путь. Его хозяин и трое других отправились вместе с ними.

Скакать пришлось долго, дорога оказалась весьма утомительной. Когда они прибыли на место, Куртин уже понемногу приходил в себя и крайняя опасность миновала. Жителям деревни, ухаживающим за ним, он объяснил как можно короче, что по дороге в город в него стреляли — а кто, он не знает. Куртин не хотел, чтобы они бросились бы в погоню за Доббсом и сдали его в полицию — тогда бы все пропало.

— Этот грязный тип хладнокровно выстрелил в меня,— сказал Куртин Говарду,— потому что я отказался разделить с ним твое добро. Он все устроил так, будто вынужден был обороняться. Но я-то сразу понял, куда ветер дует. Я, конечно, мог бы сразу согласиться с разделом твоего имущества, а потом в городе навести в делах порядок. А что, если бы ты догнал нас раньше? Поверил бы ты, что я не собирался тебя обмануть? Скорее всего не поверил бы, что я согласился на раздел для вида... Он влепил мне пулю в левый бок и оставил подыхать в лесу. Но у меня два пулевых ранения, а я помню только об одном выстреле... Знаешь, временами я думаю, что этот мерзавец вернулся потом, когда я уже был без сознания, и влепил мне вторую, чтобы довести хорошее дело до самого конца.