Вокруг Света 1988 № 12 (2579) - [20]

— Кадьяк? — замирающим голосом спросила жена.

— Не знаю. Тэгрэт говорит — Кочатко. Ха! Но орал, когда потрошил нарту, здорово! — Костя нервно хмыкнул.— На задние лапы встал — выше яранги. Глаза как чеплашки, живым огнем полыхают...

Представилось, как Костя вздрогнул там, у своей рации.

— Что непонятно — собаки и на волка, и на бурого скопом бросаются,— продолжал Костя,— а тут перепугались. До сих пор скулят, в яранги просятся, к той нарте не идут.

— К какой нарте?

— Ну, грузовой, с мясом. Возле которой его засекли. Там копалыын был под шкурами, так зверюга шкуры изодрал, половину мяса сожрал, остальное разбросал вокруг. А на соседней нарте две оленьих туши лежали — не тронул.

— А... клыков у него не было? — наклонившись к тубке, спросил сын.

— Чего-чего?

— Колька спрашивает, клыков у него не заметили?

— Клыко-ов?.. Да нет, Коля. Но и без них наглотались страхов... А вообще, кто его знает... Может, и были — все враз не углядишь в снегу и темени. Хотя, раз такой зверюга, клыки должны быть соответственные... Если не корова,— Костя заговорил веселее. Значит, выговорился.— Да-а... Утром еще посмотрим. Сейчас-то никто не хочет уходить от яранг, а одному... Я нарты с мясом осмотрел и потом тоже домой. Собаки вот не идут, а то бы... Ну, будьте здоровы. До связи.

Жена выключила рацию и сказала:

— Вся тундра слышала. Кругом ахи, вздохи, «какомэй!». Теперь заработает фантазия!

Я тряхнул головой:

— Если половина с грузовых нарт, это килограммов семьдесят... ну пусть еще пополам — тридцать... Тридцать килограммов умолотил. И даже неважно сколько — но ведь ел. Значит — живой зверь.

— Мамонт! — сказал сын.

— Они мясо не едят.

— Олени тоже. И зайцы! — Сын победно усмехнулся...

Тут ничего не возразишь. Потому что мы все трое не раз видели, как и олени, и зайцы, и куропатки ели мороженое мясо. Причем с удовольствием и в очень большом количестве. Мы давно уже знаем, что живущие вокруг северные животные (птицы тоже) всеядны.

— Ладно, с мясом потом,— сказал я.— А что там говорили про нашу сторону?

— Да Костя говорит — за сопку побежал. В вашу, мол, сторону.

— Юмори-и-ст. Попугать, что ли, вздумал? Только черный юмор какой-то.

— Надо наблюдать,— сын покосился на облитое лунным светом окно.

— В нашу — это условно,— успокаивающе сказал я.— Тут полторы сотни верст горной мешанины. Долины запутаны, да и мы севернее бригады. Чего Кадьяку на самом краю Севера делать? Он скорее в любую другую сторону пойдет. Вот если это белый медведь, тогда...

— И Окот подтверждает.

— Именно. Слишком многие подтверждают, и все из местного населения, то есть те, для кого тундра — дом родной. Кстати, были и другие случаи, у приезжих ребят...

— Какие случаи? — спросил сын.

— Давнишние, правда, но это дела не меняет. Я вам уже рассказывал про случай на Элыыгытгыне. Так следующим летом мы вновь приехали на озеро уже впятером. Четверо отпускников из Певека. Куваев прилетел из Москвы. Специально искать Кадьяка.

На противоположной стороне озера в то лето стояла картографическая экспедиция из Ленинграда. У них вездеход был, ездили много, готовили куски территории к аэросъемке. Надо было и нам хоть по очереди ездить с ними, а мы увлеклись охотой да рыбалкой. Молоды были.

Как-то утром у подножия гор, замыкающих широкую долину на западном берегу озера, показались три движущихся предмета.

— Человеки идут! — посмотрев в бинокль, торжественно сказал Олег. Он любил употреблять древние грамматические формы.

Пришедшие оказались геологами Чаунского геологоразведочного управления. Их поисковая партия стояла километрах в пятидесяти от озера. Работы они закончили, партия ждала вывоза, а вот трое не выдержали и пошли к топографам, так как знали, что к ним вертолет летает часто.

За столом состоялся разговор о жизни и работе. И как-то речь зашла о медведях. Геологи сказали, что прошедшим днем видели очень большого медведя очень светлой окраски. По виду — белого. И тогда с нашей стороны последовали вздохи, иронические реплики и разъяснения, кто такой белый медведь и где он живет. Но оказалось, что геологи знали это достаточно хорошо и без нас. И потому четко заявили, что Кадьяк — это миф, а белый — возможен. Один даже рассказал, что раньше работал на Камчатке, и там хорошо знают белых медведей по личным встречам. Но мы не поверили.

Так и расстались — каждая сторона при своем интересе.

...Да, тогда мы так и не углядели. Может быть, и сейчас что-то сочится стороной?

— Жутковато все выглядит под луной,— сказала жена.— Жуткие вести, наверное, пропитывают пейзаж своим смыслом. А пурги-то у нас не видать. Костя сказал, у них южак, метров двадцать.

— Если южак — часа через полтора у нас будет... Белый...

— Бурый же, все подтвердили. Да белый цвет в пургу и не заметишь.

— Резонно. А здорово они там переполошились. Костя даже родной язык забыл. По иностранному шпарит, а русский забыл. Дымоход-то.

Дальнейшие события развивались стремительно.

Вертолет прилетел, когда мы, отсидев трехдневную пургу, дорвались до воли и катались с нашего бугра на лыжах. Машина на бреющем полете выскочила из-за восточного склона Скрипучки и пошла над озером к нашему жилью. Она сделала круг (по дыму из трубы пилоты определили направление ветра) и села у своего НЗ, бочек с вертолетным топливом. Мы подошли. Распахнулось окошко, и знакомый командир крикнул: