Вокруг Света 1988 № 10 (2577) - [4]

Погиб на фронте Бахыш Мамедов, на белорусской земле похоронен Сулейман Мамедов... Четверо из рода Мамедовых носят звание Героев Социалистического Труда. Крепкие корни были у Рагиба...

Желтым облаком окутаны кизиловые деревья, посаженные Рагибом у отчего дома: пришла пора цветения. Считаю, сколько их здесь — в первом ряду, во втором... Дальше не стал — испугался, что деревьев может быть больше, чем лет хозяину. Мудрецы говорили: хочешь навечно остаться на земле, посади дерево. Не дерево — рощица поднимется скоро у задней стены отчего дома...

Когда я вернулся из командировки, один из друзей спросил меня:

— Где ты был, что-то давно тебя было не видно?

— В деревне Рагиба,— сказал я.

— В какой его деревне? — переспросил друг.— В Грузии или в Азербайджане?

«Вот это и есть жизнь после смерти»,— подумал я.

Чаладиди — Агдам

Айдын Селимзаде

Тепло камыша

В мастерской Замудина Гучева плавает терпкий запах свежего сена...

Мастер не торопится с рассказом, и я внимательно оглядываю тесноватое подвальное помещение, освещенное одинокой лампочкой. Первое, что бросается в глаза, большие деревянные рамы с часто натянутыми бечевками — простейшие ткацкие станки. Внизу каждой рамы можно рассмотреть уже начатые циновки с травяной бахромой по бокам. На побеленных стенах висят готовые циновки. Одноцветные, украшенные несложным, но изящным узором. Игра светотени в упругих переплетениях травы, теплый золотистый тон притягивают к ним взгляд. В углу мастерской — снопы рогоза, желтоватой с прозеленью сухой болотной травы; она-то и служит материалом для плетения.

Мне рассказывали о Гучеве как о большом энтузиасте, возрождающем старинное кабардинское ремесло — плетение арджэнов, узорных циновок. В поисках мастериц, которые продолжают работать, а также тех, кто помнит секреты традиционного ремесла, Замудин исследовал кабардинские села Арик, Псыкод, Нартан, Алтуд, Нижний и Верхний Курп, Урвань, Дейское и другие, слывшие некогда центрами плетения арджэнов. Чтобы самому овладеть этим ремеслом, Гучев составил вопросник из 198 пунктов и во время бесед с мастерицами скрупулезно заполнял его. Постепенно он научился работать с рогозом и с помощью республиканского центра народного творчества организовал в Нальчике студию «Арджэн», где стал обучать школьников.

На стенах мастерской я увидела и несколько старинных циновок с таинственными темно-коричневыми знаками на золотистом фоне. Гучев объяснил, что это изображение родовых знаков, которые иногда вводили в плетение.

— Смотрите, какая лаконичность, какая пропорциональность рисунка! — голос Гучева даже чуть сел от волнения.— А цвет? Чувствуете, как максимально использована красота природного материала...

Нельзя было не согласиться с Гучевым. Тем более что накануне в республиканском краеведческом музее я видела самые различные предметы народного творчества и убедилась в том, что кабардинцы не любили вещей громоздких, аляповатых, перегруженных прикрасами. В «Военно-статистическом описании Кавказской губернии и соседствующих ей горских областей», относящемся к 1810 году, говорится, например, что «вкус кабардинцев почитается образцом для других народов». По всеобщему признанию, одним из высших достижений их искусства были арджэыы. Хотя плетение циновок — отнюдь не изобретение кабардинских мастериц. Циновки делают, если говорить только о нашей стране, и в других районах Кавказа, в Средней Азии, Прибалтике, на Дальнем Востоке. И везде своя технология плетения, свой материал, свои изобразительные средства. В дагестанские травяные «чипта», например, вплетены яркие шерстяные нити, в киргизских «ашканай чий» поле циновки образовано из стебельков чия — степного тростника, оплетенного разноцветными хлопчатобумажными нитями, а прибалтийские циновки из ржаной соломы дополняют льняные нити. Но, пожалуй, нигде не создавались они в столь скупой и лаконичной манере, как в кабардинских селах.

Вернувшись к станкам и невольно сравнивая старые образцы со свежим плетением, я спросила Гучева:

— Наверное, это работа ваших учеников?

— Да,— кивнул он и улыбнулся:— Почти хорошая работа. Только есть один недостаток. В этих будущих циновках нет запаха крестьянского двора, теплой мамалыги...

После некоторого раздумья Гучев сказал:

— Завтра я поеду в Псыкод, к мастерице Ляце Сундуковой, повезу ей новое бердо. Хотите поехать со мной? Там увидите настоящие адыгские циновки (Название «адыгские» пошло от слова «адыги» — общего названия кабардинцев, адыгейцев, черкесов.).

На другой день, ближе к вечеру, мы ехали на «газике» в Псыкод. Дорога шла на северо-восток, в степную часть Кабардино-Балкарии. Отдалялись снежные вершины Эльбруса и Чегета, четко очерченные в синем прозрачном воздухе, просторнее становилась земля. И только река все еще кипела в широком каменистом ложе. Степь, уже по-осеннему желтая, напомнила мне виденные накануне арджэны...

Гучев рассказал, как после армии поехал в Сибирь, на ударную комсомольскую стройку. Но насовсем остаться там не захотел: все вспоминал родное село Алтуд, кипучий Баксан... Дома устроился автомехаником. Временно. Дела по душе пока не находилось. Но однажды судьба свела его с Зауром Магомедовичем Налоевым, заведующим сектором научно-исследовательского института истории, филологии и экономики. Поводом для этой встречи послужило давнее увлечение Гучева фотографией. В то время он занимался съемкой старинных резных камней. Надо сказать, что кабардинские каменотесы много души и таланта вкладывали в украшение могильных памятников. Эти стелы здесь называют «мывэ сын». Обычно орнамент плоским или высоким рельефом покрывает массивную стелу, украшая ее поверхность геометрическими и солярными — связанными с культом Солнца — знаками, мусульманской символикой и изображением вечно цветущего дерева. Снимки вот таких стел и принес Гучев. Посмотрев их, Налоев сказал, что многие из этих камней — шедевры народного искусства и что этот пласт творчества их предков еще ждет своих исследователей. Он попросил и дальше фотографировать для института интересные резные камни. Так началась дружба Гучева с учеными, проснулся интерес к народному искусству.