Вокруг Света 1987 № 08 (2563) - [12]

На одну из крыш поднялся человек в фиолетовой шляпе-цилиндре и, зябко кутаясь в халат, неотрывно и пристально стал смотреть на голубоватую луну, повисшую над городом. Притянутый ее странным, магическим светом, он стоял долго и неподвижно, словно высеченный из камня.

Я вгляделась в «экран» и увидела вдруг фантастический город, созданный когда-то воображением великого русского художника: те же массивные, сложенные из тяжелых каменных блоков дома, те же узкие улочки меж глухих стен, те же арочные проходы в толстых стенах...

Об этом поразительном сходстве картины, писанной в России в 1915 году, и старинным городом, расположенным в сердце Гималаев, писал и сам Н. К. Рерих:

«Развалины исполинских замков бледнеют перед этим живописным нагромождением, вознесшимся среди чаши разноцветных гор. Где мы встречали такие высокие террасы крыш? Где мы ходили по таким разрушенным закоулкам? Это было на картине «Мехески — лунный народ». Да, это те самые башни».

Читая эти строки, я еще не знала, что попаду в Ле, и даже не совсем поверила тому, что написал Рерих. Казалось, что воображение художника соотносит несоотносимое. Теперь, лунной ночью, я поняла, как была не права...

Рерих увидел Ле в 1925 году. Загадочный народ мехески давно исчез где-то в легендарном времени, но дома, с которых они неподвижно и завороженно смотрели на голубую луну, остались в нашем веке.

...Утром я вошла в Ле. Он лежал в котловине, окруженной песчаниковыми горами и скалами. Изломанные обрывистые линии этих гор и скал, подчеркнутые резкими тенями, складывались в причудливые рисунки. Солнечный свет менял их окраску, и они то вспыхивали золотом чистейшего песка, то наливались густой сочностью коричневых тонов, то становились неожиданно сине-голубыми. Совсем рядом искрились снега.

Я приехала сюда по древней караванной дороге, которая связывала Сринагар, главный город Кашмира, с Ле, окружным центром Ладака, лежащим у подножия Каракорума.

В 1925 году по ней прошла Центральноазиатская экспедиция Рериха.

...В Сринагаре стояла солнечная прозрачная осень. Золотистая дымка плыла над огромным озером Дал. По озеру и каналам, пересекавшим город, бесшумно и призрачно скользили ярко разрисованные кашмирские лодки — шикары. Над озером и городом стояли снежные горы. К этим горам через Кашмирскую долину уходил древний путь. В 1962 году рядом с ним проложили современное шоссе. И хотя караванная тропа и шоссе составляли единое целое, жили они — каждый — своей отдельной жизнью. Шоссе — современной, караванная тропа — древней. По тропе брели, опираясь на сучковатые тяжелые посохи, люди в старинных плащах и ярких тюрбанах. Горный ветер трепал их черные и красные, крашенные хной бороды.

Старик, седобородый и хитроглазый, вел за повод низкорослую лошадь,, на которой надменно восседала пожилая матрона. В такт шагам лошади позванивали браслеты на запястьях женщины, тяжелое ожерелье из серебряных монет спускалось ей на грудь. За ними следовал караван тяжело нагруженных лошадей.

— Откуда вы? — спросила я хитроглазого.

Он махнул пергаментной рукой в сторону синих гор и сказал:

— Из Ладака. Везем соль.

Матрона оживилась и поманила меня. Я подошла.

— Откуда ты? — поинтересовалась она.

— Из Советского Союза.

— Где это?

Я махнула рукой на север. Матрона недоверчиво усмехнулась:

— Там только очень высокие горы. Даже мы, гуджары, там не кочуем.

— А мы кочуем,— ответила я.

Пастухи в древних одеждах гнали стада овец и коз. Цокали копыта лошадей. Звенели колокольцы. На обочине ждали притомившиеся водоносы, положив рядом кожаные бурдюки со свежей водой.

Солнце клонилось к закату, близкие вершины гор стали розовыми, когда мы въехали в долину. Она называлась Сонамарг, или «Золотой луг». Здесь по склонам гор росли березы и сосны, на ярко-зеленых лугах паслись овцы.

Ночь провели в деревянном домике на склоне. В очаге жарко горели березовые дрова, ледяной ветер рвался и завывал за тонкими бревенчатыми стенами.

Утром, когда еще не рассеялся туман, мы двинулись к Соджла, первому перевалу через Великий Гималайский хребет. Снежные шапки гор нависали над дорогой. Она поднималась все выше, пробиваясь среди скал, ледников и заснеженных склонов. Прямо к перевалу спускался ледник: повеяло холодом вечности. Спрессованный многометровый снег гигантским панцирем поблескивал на солнце. С перевала открывалось неправдоподобное царство снега и льда, стиснутое мерцающими заиндевевшими скалами. Морозный ветер метался среди этих нагромождений, о чем-то плакал и пел.

За перевалом начинался Ладак. Среди скалистых утесов изломанных форм и очертаний возникли квадратные каменные дома тибетского типа. На склонах и вершинах гор стояли буддийские ступы. Развалины старинных крепостей и сторожевых башен венчали обрывистые скалы. По дну глубоких каньонов, вгрызаясь в горную породу, текли бирюзово-синие реки.

Около Драсса я увидела стелы, о которых писал Рерих. Они стояли в узкой каменистой долине. Ветры десяти веков, прошумевшие над ними, смягчили четкость линий. Но кое-что еще можно было разглядеть: зубчатую тиару на Майтрейе, чашу в правой поднятой руке и чашу в левой. Стелы открывали серию памятников самых разных эпох.