Вокруг Света 1987 № 02 (2557) - [29]

За долгие века своего существования Чуст не раз горел, пустел, потом опять наполнялся работным людом. Мастер Рахимджан Салиджанов помнит, как разом опустел он 25 июня 1941 года. Из окрестных МТС пригнали машины. В кузова плотно уселись люди. Это были все мужчины городка — от 18 до 45 лет. Колонна тронулась, улицы замерли. Слышно стало, как шумит вода на перекатах. Только кое-где из-за дувалов доносился женский плач да лай собак. Рахимджан должен был ехать со всеми, но в последнюю минуту его вызвал военком. Показал чертежи. «Такие вытачивать сможешь?» Рахимджан пожал плечами. Он все умел. «Такие клинки нужны разведчикам, а такие, побольше, кавалеристам. Понял?» Как не понять? «Представь список помощников и необходимого оборудования. А на этой бумаге распишись в том, что обязуешься не разглашать военную тайну».

Так Рахимджан Салиджанов, самый веселый человек на базаре, превратился в затворника. Четыре года он вытачивал отличные кинжалы и короткие сабли, но в этих острых как бритва орудиях было что-то жестокое. Печак, к которому он привык, предназначался только для мирной жизни. И лишь сознание, что его теперешние ножи — боевое оружие и они необходимы для фронта, приносило удовлетворение от работы. Мастерицы, что шили платки для невест, и те стали строчить гимнастерки и варежки, а лучшие вышивальщицы кроили портянки...

Военком передавал Рахимджану письма с фронта. Бойцы хвалили его работу. Легкие чустские ножи были незаменимы в рукопашной схватке. Но мастер мечтал о времени, когда можно будет скинуть фартук, отойти от горна, у которого, согнувшись, стоял день и ночь и от жара которого у него задубела кожа на лице и выцвели усы, подышать ветерком с гор, а потом вернуться, и опять вздуть огонь, и выковать печак, да такой, чтобы люди ахнули, взглянув на него, и сказали: «Вот это печак! Всем ножам нож!»

Рахимджан-ака не любит вспоминать о тех изделиях, какие ему приходилось ковать в войну. Но его подмастерье Рустан Акбаров, который с семилетнего возраста на выучке у старика, не преминет показать гостю почетные грамоты Комитета Обороны и четыре медали, полученные усто.

В той колонне, что увезла мужчин, одну машину отвели для поклажи. Там лежали подарки от колхозников, туда же побросали котомки. И в каждой котомке вместе с лепешкой и горстью сушеного урюка лежали печак, чорси, тюбетейка. Мамашариб Фаязов многое позабыл из того, что приключилось с ним на войне, но остро врезался в память день, когда он потерял печак и добыл немецкий кортик. 22 января 1945 года, когда форсировали Одер. Ночью на плотах, связанных из бревен, досок и снятых с петель дверей, они подплыли к противоположному берегу, да так тихо, что их заметили только у прибрежных кустов. Селение взяли с ходу. У одного из домов Фаязов увидел скопление машин. «Не штаб ли?» — мелькнуло в голове. Бросился туда. В предрассветном тумане заметил, как в «опель» юркнула фигура в длиннополой шинели. В комнатах на столах аккуратными стопками лежали папки, карты. В шкафу рядом с генеральским мундиром висел на портупее кортик. Мамашариб сунул его в карман набрякшей от воды и пота телогрейки.

За околицей пришлось роте залечь. Фаязов рассмотрел находку. «Клинок так себе,— решил он,— а припои на ручке хороши. Надо бы показать нашему усто». В том бою Фаязов был тяжело ранен. В госпитале, очнувшись, спросил: «Сидор мой цел?» Медсестра махнула рукой: скажи спасибо, тебя вытащили. «Эх, печак пропал...» — огорчился. Он пронес его всю войну завернутым в тряпицу. «А ватник?» Сестра рассердилась: «Да ты о чем думаешь?» «Ну, вот... и кортик исчез».

Когда Герой Советского Союза Фаязов вернулся в Чуст, земляки при встрече поднесли ему с лепешкой и солью печак, чорси, тюбетейку. Его избрали депутатом, стал он заместителем председателя горисполкома.

Однажды Мамашариб выступил на собрании. «Наш маленький Чуст,— сказал он,— знаменит на весь Восток, а посмотрите, в какое запустение пришел. Арыки заросли травой, платаны завяли, на улицах арбы застревают в пыли». Старики недовольно крутили бородами: «Крепкие слова говоришь...» И вот горожане стали по вечерам выходить за ворота домов с кетменями, граблями. Валили трухлявые тополя, ломали осыпавшиеся дувалы, спрямляли кривые закоулки. И как будто приблизились древние хребты Чаткала...

Как бы ни менялся облик восточного города, средоточием его жизни остается базар. Сюда приходят по утрам запастись свежей редиской и новостями, здесь устраиваются ярмарки и представления. На чустском базаре, как и на всяком, пахнет яблоками, перцем, укропом, персиками, шашлыком, лепешками... Но к этим привычным запахам примешивается здесь еще один. Запах окалины и саксаульного дыма. На базаре, как и в старые времена, куют ножи.

Мне захотелось приобрести какой-нибудь особенный печак, какого в магазине не купишь, и я заглянул в кузницу.

Передо мной на деревянной скамье, местами прожженной насквозь, разложили разного вида ножи. С резьбой, насечкой, узорами, с костяной ручкой, деревянной, с ручкой из рога...

— Рахимджан-ака! — кричат мастеру.