Вокруг Света 1987 № 01 (2556) - [45]

— Не нарушать рисунок, по возможности оттенить его, подать с более выразительной стороны,— объясняет она,— вот в чем наша задача. Лишь внешне операция выглядит простой, а на самом деле секунду на осмысление — и вводишь тонкое сверлышко в камень. За смену через каждую сверловщицу проходит до 12 тысяч бусинок, и ни одна не повторяет другую...

Однако не все добытое — самоцвет. Попадается немало и довольно скромных на вид камней. Их отправляют в автоклав на обесцвечивание. Пестрые и разнохарактерные — они при высокой температуре и под давлением становятся все светло-желтые, бывает, медовых оттенков. Затем эти камешки помещают в муфельную печь, где янтарь закаливается, внутри его появляются коричневые паутинообразные трещинки — добавляют, так сказать, искусственной красоты. Здесь камушки приобретают такую прочность, что их после можно полировать до зеркального блеска.

— Но ведь после сортировки,— спрашиваю я,— наверняка остается янтарь, который непригоден для художественных изделий? Такой идет в отход?

— Почему? — удивляется Тихомиров.— У нас любой янтарь идет в производство. Правда, после соответствующей обработки. Зайдем в прессовочный цех...

Огромное помещение наполнено гулом и грохотом. Здесь стоят гидроабразивные машины, которые водой и песком, сжатым воздухом шкурят «нехудожественный» материал, снимают с него рыжую корочку окислов. Отсюда, уже абсолютно чистым, янтарь попадает в дробилку, потом на мельницу, наконец, янтарный песок смешивают с полистиролом, и он приобретает мутно-желтый цвет. Из этого «полуянтаря» прессуют камушки для бус, кулонов, браслетов...

— И все же,— говорит Анатолий,— природа — лучший художник. Иногда попадаются уникальные янтари. Это настоящие сюжетные миниатюры. В одних искрятся дождевые потоки, а за ними четко видна фигурка человека. В другом — снежная равнина с кустарником над берегом замерзшей реки, с далекой полоской леса, избами с пушистыми шапками снега на крышах...

Янтарь и море. Так и кажется, что алатырь-камень, как называли его в древности на Руси, порожден морской стихией, такой же загадочной и притягательной.

Петр Редькин

Поселок Янтарный — Москва

Боб Шоу. В эпицентре взрыва

Мой палец лежит на черной кнопке. Улица за окном выглядит безмятежно, но я на этот счет не обольщаюсь — там меня ждет смерть. Мне казалось, я готов к встрече с ней, но теперь меня охватывает странное оцепенение. Оставив все надежды на жизнь, я все еще не хочу умирать.

Мой палец лежит на черной кнопке...

Небо тоже выглядит мирно, но — кто может знать? — возможно, именно сейчас где-то там, в свинцовом океане ветров, самолет готовится высвободить из своего чрева маленькое рукотворное солнце. Или в стае ложных целей и кувыркающихся обломков носителя проходит верхние слои атмосферы боеголовка баллистической ракеты.

Лишь бы хватило времени нажать черную кнопку.

Левая рука висит безжизненной плетью. Я не могу найти отверстие в рукаве, куда вошла пуля: ткань сомкнулась вокруг него, словно перья птицы, и это кажется странным. Хотя что я понимаю в подобных делах? Как случилось, что я, математик Лукас Хачмен, попал сюда? Это, должно быть, интересно — припомнить и обдумать все события последних недель, но мне нельзя отвлекаться: я должен успеть нажать черную кнопку...

Хачмен взял со стола лист бумаги, еще раз взглянул на текст и почувствовал, как что-то странное происходит с его лицом. Ощущение ледяного холода, возникнув у висков, медленной волной прокатилось по щекам к подбородку.

Он встал, ощущая необычную слабость. Лист бумаги отбрасывал солнечные лучи прямо в глаза. Лукас уставился на плотно нанизанные строчки, но его сознание упорно отказывалось принимать их смысл.

Неясный цветной силуэт, что-то розовое и лиловое двинулось за дымчатой стеклянной перегородкой, отделявшей кабинет Хачмена от комнаты секретарши. Он судорожно схватил листок и, скомкав, спрятал в карман, но цветное пятно направилось не в его сторону, а к коридору. Лукас приоткрыл разделяющую их комнаты дверь и взглянул на Мюриел Бенли. Ее лицо напоминало ему настороженное лицо благонравной деревенской почтальонши.

— Я хотел узнать, где сегодня Дон? — спросил Хачмен. Дон Спейн сидел в кабинете по другую сторону от Мюриел и занимался бухгалтерскими расчетами.

— М-м-м...— Лицо Мюриел исказилось осуждающей гримасой.— Он будет через полчаса. Сегодня четверг.

— А что бывает в четверг?

— В этот день он с утра на своей другой работе,— уже на пределе терпения ответила Мюриел.

— А-а-а! — Хачмен вспомнил, что Спейн устроился составлять платежные ведомости для маленькой пекарни на другом конце города и по четвергам ездил сдавать работу. Мюриел ворчала, что это нарушение правил, но на самом деле главным источником ее раздражения было то, что Спейн заставлял ее печатать деловые бумаги, касающиеся пекарни.

Мюриел вышла и плотно закрыла за собой дверь.

Хачмен вернулся к себе и достал из кармана скомканный расчет. Взяв листок за угол, он поджег его с другого конца от тяжелой настольной зажигалки. Бумага вспыхнула, и в этот момент дверь в приемную Мюриел открылась. За стеклом появился серый силуэт, размытое пятно лица двинулось к его кабинету. Хачмен бросил бумагу на пол, затоптал и молниеносно спрятал остатки в карман. Секундой позже Спейн просунул голову в дверной проем и улыбнулся своей заговорщицкой улыбкой.