Вокруг Света 1984 № 05 (2524) - [54]

Жадность прилипал доходила до неприличия! Одна из них, сорвавшись, шлепнулась с пятиметровой высоты в воду, тут же метнулась к наживке, схватила ее и опять вознеслась. Тут я увидел, как новая стая прилипал скользнула под корпус со стороны соседнего судна, и мне все стало ясно!

Ведь наши коллеги весь рейс занимались изучением крупных пелагических хищников, для чего использовали крючковые снасти — яруса. На тысячи крючков этих снастей попадались рыбы-парусники, рыбы-мечи и — во множестве — акулы. В результате сотни, а может быть, и тысячи прилипал «осиротели», и многие из них присосались к днищу судна наших коллег.

У нас же в уловах прилипалы появились именно после той встречи, о которой я рассказал в начале этой главы,— мы потом специально проверили по траловым карточкам. Вероятно, тогда часть нахлебниц перебралась к нам и с тех пор следовала за судном. Камбуз предоставлял им четырехразовое питание в виде объедков, а днище судна — бесплатный проезд. И самые любопытные рыбы хоть раз в день, да попадались в трал, порождая новые шутки, где фигурировали корифена и мероу. А уж эти-то здесь вовсе были ни при чем!

«Тунцы!»

Как-то мы работали у берегов Мавритании, в районе мыса Кап-Блан. Были времена, когда здесь собирались сотни промысловых судов из разных стран. Ночью выйдешь на палубу — кругом огни, огни... Словно звездное небо, спасаясь от жары, решило окунуться в океан.

Однажды ночью распахнулась дверь моей каюты и кто-то громким шепотом прокричал:

— Николаич! Спишь? Удочку дай! Тунцы!

Сначала я рассердился — отдыхаю ведь! — потом все-таки не вытерпел, вытащил из-под стола кусок фанеры с намотанной на него леской и поплелся на палубу.

Удивительно. Были включены все палубные светильники (обычно так не делают на ходу, чтобы свет не слепил штурмана). Из-за этого тьма словно обрела плоть и подступила к бортам. Казалось, ее можно пощупать. Что-то посверкивало в воздухе. Я не поверил своим глазам: над судном пролетали сотни (да-да — сотни!) летучих рыб. Десятки их падали на палубу.

Там метались люди. Несколько человек склонились над планширем. Я глянул туда же и ахнул! Рядом с судном шли тунцы. В черной прозрачной воде, несущейся вдоль бортов, призрачным серебром мерцали, рыская из стороны в сторону, трепещущие веретена их тел. Тунцов было столько и шли они так плотно, хватая летучих рыб, что казалось: прыгни за борт, и по их спинам можно будет бежать туда, в бесконечность, где черное небо сошлось с черной водой.

Я лихорадочно размотал леску, набросил несколько шлагов на какую-то трубу под планширем и, не глядя, привычно завязал; подобрал с палубы летучую рыбу, насадил на крючок и забросил снасть в воду, стараясь, чтобы наживка упала ближе к носу судна. Тут же мощный рывок! Капрон впился в ладони, обдирая кожу. Я стал торопливо выбирать оживший и бьющийся в руках фал. Вот он, почти метровый красавец тунец: упирается, мечется, трепещет всем телом. Напрягаюсь из последних сил. Легкий в воде, на воздухе тунец оказывается мне не под силу. Из груди невольно вырывается вопль. Тут же еще одна пара рук хватается за фал, рывок — и серебристая торпеда переваливается через планширь. Снова насаживаю летучку — и за борт, отпихивая ногой тунца, выбивающего о палубу бешеную дробь. Рывок, леска опять врезается в ладони и тут же ослабевает. Сорвалось! Обида захлестывает меня. После этого все сливается в какой-то бесконечный хоровод: заброс, рывок, давай-давай, вопль, чьи-то руки рядом, трепещущая туша тунца...

Время остановилось... Каждый пустой заброс воспринимается как оскорбление. Боль врезающегося в ладони фала, когда тунец берет наживку,— как наслаждение...

Сколько я поймал тунцов — не знаю. В какой-то момент клее прекратился. Я осмотрелся: светящееся в воде серебро исчезло. Исчезла и бесконечность окружавшей нас ночи. Наметился вдруг горизонт — где-то там, далеко за краем земли, его чуть-чуть подсветило солнце.

Суета на палубе стихала. Последние туши стаскивали в морозилку. Боцман окатывал из шланга палубу.

Я подумал: а ведь сегодня мы оказались с тунцом на равных, хотя он рыба, а я, так сказать, венец творения. Тунец осатанел, хватая направо и налево летучую рыбу, забыв обо всем. И я забыл о многом в борьбе с ним! Но он же добывал хлеб насущный! Должно быть, не каждый день подворачивается такой косяк летучек. А я?..

Я смотал удочку и облокотился на планширь. Уходить вниз не хотелось. Струи разрезаемой форштевнем воды, крутясь вихрями, неслись вдоль борта, расчесывая зеленую бороду водорослей, которой судно обросло за полгода. Как она пуста и безжизненна, эта вода, и насколько обманчиво это впечатление! Ведь достаточно вот сейчас, буквально на пятнадцать минут, забросить конусную сеть из капронового газа, и в улове каждый специалист на судне найдет для себя массу интересного... Вот копошатся иссиня-черные, как бы выточенные из вороненой стали океанские клопы-водомерки галобатесы; островками лежат студенистые тельца мелких медуз; рядом с ними как бы отлитые из хрусталя и прихотливо гравированные рукой художника поплавки сифонофор; едва шевелятся личинки крабов — мегалопы; сплющенные до листовидного состояния и все равно напоминающие стекольно-прозрачных паучков со стебельчатыми глазами личинки лангустов — филлосомы... Вот прозрачные черви томоптерисы, перебирающие бахромой своих бесчисленных ног-параподий. А эта кажущаяся бесформенной масса? Она вся — скопление мельчайших рачков-копепод. Посмотрите сквозь лупу — там целый мир, строгость и своеобразие форм которого никого не может оставить равнодушным!