Вокруг Света 1984 № 03 (2522) - [2]

Озеро распахивалось и уходило за горизонт. Лузановская сопка выдавалась вперед, справа от нее — залив. Дальний берег его обозначен густыми зарослями травы. Здесь в Ханку впадает река Илистая, образуя сложнейшую многокилометровую систему проток, болот, озер.

— Как раз там,— говорит Зюзь,— и заблудились Арсеньев с Дерсу Узала. Помните, как они ночевали под снегом во время бурана? Все, что мы видим,— птичий заказник Речной. Двадцать тысяч гектаров. Здесь редчайшие птицы — японский журавль, ибис, кулики, утки-мандариновки и множество других, занесенных в Красную книгу. Правда, сейчас птиц стало заметно меньше.

— Почему?

— Так сокращаются же места гнездовий: болота, луга в значительной степени осушены, превращены в культурные поля. Да и нынешнее оружие охотников с его убойной силой — опасность постоянная. Заказник, он и есть заказник. Сегодня охота запрещена, а завтра — разрешена. Куда тогда деваться ибису или японскому журавлю? Заповедник здесь делать надо, пока не поздно. Заповедник!

На моторке мы вышли в залив. Зюзь повез меня по протокам. С обеих сторон встающая из воды трава образует коридоры. Они расширяются, сужаются, пересекаются друг с другом. Время от времени из осоки, лениво шевеля крыльями, взлетают цапли. Стены протоки, по которой мы едем, стремительно расходятся, и передо мной открывается огромное озеро. С высокими камышами и осокой, образующими его берега, с большими круглыми листьями, лежащими на воде, с синими сопками над водой вдали и внезапно открывшимся гигантским небом...

— Озеро Тростниковое,— говорит Зюзь.— Жаль, что вы рано приехали, лотос еще не зацвел...

Мы вышли из озера, прошли протоки, прошли по заливу и, когда, обогнув Лузановскую сопку, выскочили под ветер в открытое озеро, я впервые почувствовал, что такое Ханка.

— У вас всегда так дует?

— Разве это дует? — усмехнулся Зюзь.

Он сидел сзади, у мотора, я впереди, и нос лодки то взлетал над волной, то ухал куда-то вниз — казалось, от следующего удара хрустнет днище.

Гребешки желтых волн сияли солнцем. О том, что вода в Ханке желтого цвета, я знал, и все же зрелище это поражает. При своей огромной площади — больше четырех тысяч квадратных километров — озеро на удивление мелководно, средняя глубина его— четыре метра. Ханка открыта и южным и северным ветрам, вода находится в постоянном движении, а потому ил и песок всегда во взвешенном состоянии — отсюда и цвет озера. Но цвет воды не единственная достопримечательность озера. Оно уникально, как уникальна вся природа Приморья, сохранившего свою растительность и часть фауны с доледниковых времен. Помимо того, что в Ханке живут около пятидесяти двух видов рыб и некоторые из них занесены в Красную книгу, удивительны их сочетания. Здесь, например, водится обычный для озер карась, а рядом рыбы, встречающиеся только в крупных реках, скажем, калуга или амурский осетр. Своеобразная ихтиофауна озера требует своего изучения и охраны.

— Уходит рыба от наших берегов,— заметил Зюзь.— Вместе с водой часть ее закачивают на рисовые системы, и возвращается она оттуда не вся. К тому же с водой в озеро попадают гербициды, которыми уничтожают сорняки...

«Сколько ж у нас птицы було! Ой-е-ей!— рассказывал старожил Сиваковки Александр Андреевич Костырко.— Когда она собиралась в стаи, такой гул стоял, будто, понимаешь ли ты, море где-то штормом шумит. Только никакого моря не было. И на охоту не надо было ходить. Как солнце закатится, выйдешь со двора и только слышишь со всех сторон: вш-ш-ш, вш-ш-ш! Утки летят. А как день попашешь, вечером спать ляжешь, а в ушах все свистит, все свистит. Вот сколько птицы було! А рыбы! До Илистой приедешь и только: хоп-хоп!— рыбешку за рыбешкой. А в озере купаешься, так вода рыбьим запахом дышит...»

Я и руки мыл в озере, и купался, но, сколько ни принюхивался, запаха рыбы не почувствовал.

Да, Сиваковка не та, что продолжает жить в памяти людей... И Ханка, и Приханкайская низина не те, что описаны и Пржевальским и Арсеньевым. Хорошо это или плохо? Вопрос нелепый. Это свойство времени — меняться и менять все вокруг.

Сегодняшняя Сиваковка — это рис. Сердце рисовой системы — насосная станция. Внушительных размеров кирпичный корпус на подводном канале, окруженный сложнейшей сетью искусственных водоемов. Главный зал этого сооружения ровным гудением машин, рядом выступающих из пола круглых электродвигателей напоминает машинный зал гидроэлектростанции.

Начальник Сиваковской насосной станции Николай Петрович Стужин. На вид ему около сорока. Живой, общительный, он из тех Стужиных, что вместе с первым поколением сиваковцев обживали эти земли.

— Наша станция по-своему уникальна,— заговорил он.— Мощность ее — пятьдесят восемь кубов воды в секунду. Станция может работать как на орошение, так и на осушение. В перспективе она будет обслуживать тридцать шесть тысяч гектаров рисовых систем. Короче, большое дело делаем.

— И соответственно — большой удар по природному равновесию?

— Это как считать,— оживляется Стужин.— Если так ставить вопрос, то все, что бы ни делал человек, имеет свою оборотную сторону. А рисовые системы, если хотите знать, дают и зерно... и помогают сохранить рыбу. Рыба-то, что вес нагуливает в чеках и каналах, в озеро обратно потом идет. У насосов разворот лопастей большой, рыба свободно проходит станцию и туда и обратно.