Вокруг Света 1983 № 03 (2510) - [9]

Сняв сандалии, ступаем на мраморные плиты, которыми выложен пол пагоды. От мрамора исходит прохлада. Стен нет, крыша покоится на многочисленных колоннах. Потолок расписан сценами из жизни Будды. На лицах Просветленного и праведников умиротворенность.

Народу в пагоде немного: ребятишки, с интересом разглядывающие росписи, несколько женщин, сидящих вокруг монаха — прэах сонга. Монах гадает по текстам «Трипитаки» — канонического свода буддийских мифов. Происходит это следующим образом: сначала прэах То Вил — так зовут монаха — пересказывает содержание одного из деяний или превращений Будды, как они изложены на деревянных табличках «Трипитаки», а затем толкует их применительно к тем, кто хотел бы узнать о своей судьбе...

Прэаху То Вилу за пятьдесят. Лицо словно высечено из мыльного камня — оно напоминает мне виденные ранее изображения каменных аскетов. Тога у монаха белого цвета, что свидетельствует о важном месте его в иерархии буддийской сангхи — религиозной общины страны.

— «Трипитака» не могла предвидеть бед, которые обрушились на Кампучию, — рассказывает То Вил. — То, что случилось с нашей страной, не поддается никакой трактовке и никаким сравнениям. При полпотовцах не могло быть и речи о соблюдении буддийских заповедей и канонов, хотя эти убийцы с черными душами официально объявили о свободе вероисповедания. Монахи подвергались гонениям и физическому уничтожению. Нас заставляли снимать тоги, и тех, кто противился, убивали.

То Вил говорит медленно, лицо его бесстрастно, но глаза горят. Я понимаю, что он скрывает гнев. Монах и буддист, он не имеет права гневаться. Но в биографии То Вила есть и такой факт: с 1977 года он врачевал в одном из отрядов повстанцев, делил с ними опасности партизанской жизни, боролся против черных сил зла.

Я спрашиваю То Вила, случается ли огорчать мрачными предсказаниями тех, кто обращается к нему с просьбой погадать?

— Никогда, — улыбается монах. — «Трипитака» — книга добрая.

Красноватая пыль оседала на капоте и брезентовом верхе «уазика», забивалась внутрь автомобиля, скрипела на зубах.

Мы съехали с шоссе № 6 на проселочную дорогу, и колеса побежали по тюпским красноземам, иссушенным безжалостным апрельским солнцем. Многие деревья сбросили листву, трава выгорела и пожухла. Зеленых красок почти не было, и, казалось, весь пейзаж выдержан в коричнево-красноватых тонах, как у фламандских живописцев XVI века.

С двух сторон к дороге подступал кустарник саванны, небольшие озерца, поросшие лотосом, манили свежестью зеленых вод, но останавливаться было недосуг.

Апрель — самый жаркий месяц в Кампучии. Зной наваливается с раннего утра, и спастись от него невозможно. Это не лучшее время для путешествий, но только сейчас, пока не наступил сезон дождей и не размыло проселочные дороги, можно на машине добраться туда, где основные магистрали — грунтовые дороги.

Плантации возникли на горизонте огромным зеленым массивом. По мере приближения они утрачивали ореол загадочной романтичности, которой веет со страниц романов о «каучуковых страстях» в Амазонии. Высаженные в ряды высокие деревья с гладкой корой, со слегка дурманящим запахом образуют густые рощи, в которых царит вечный сумрак. Кроны, необыкновенно густые из-за широких листьев, скрыли небо и раскаленный шар солнца, но спасительной прохлады тенистые кущи не принесли. Рубашки прилипли к спине, волосы пропитались потом. Мы ходили от дерева к дереву, и Суос, сотрудник провинциального народно-революционного комитета, негромким голосом рассказывал о плантациях, их истории, экономическом потенциале, об особенностях сбора латекса, о том, что будет здесь завтра...

Для возрождения плантаций Тюпа нужно многое, и в первую очередь — люди...

В Пномпене мне говорили, что трудности здесь огромные, но где сегодня в Кампучии нет трудностей?! Стройки сталкиваются с отсутствием стройматериалов, заводы и фабрики — с отсутствием сырья... Поднимать экономику страны — дело не простое. Но у Кампучии есть друзья, много друзей.

На плантациях Тюпа уже трудится большая группа специалистов из Вьетнама. Они изучают возможности возобновления сбора латекса, ремонтируют завод по переработке латекса в сырую резину, намечают новые посадки гевеи.

Я сижу на высоком берегу Меконга под сенью огромного платана и смотрю на медленные воды великой реки. Снуют узкие рыбачьи сампаны, пироги перевозчиков, плывут кусты и гроздья кувшинок, по широкой песчаной косе бегают мальчишки, кто-то моет низкорослую лошадку, кто-то купается, кто-то спешит на левый берег, кто-то плывет с той стороны на рынок... Обычная будничная жизнь провинции. Обычное деловое утро. Мир кажется вечным и незыблемым, как течение Меконга в канун сезона дождей. Но я знаю, как выстрадана эта будничность, знаю потери этой страны, знаю боль и заботы людей, их проблемы, их стремление к завтрашнему дню, их острую нужду во времени, которого так не хватает, потому что во всем нужно наверстывать отнятые мраком годы...

Нужно поторапливаться и мне. В машине за рулем сидит взволнованный Муй, сзади притихла Тана. Они не торопят меня, мои замечательные кхмерские друзья, но я понимаю нетерпение Муя. Не каждый день в этой стране сын находит мать, а мать обретает сына...