Вокруг Света 1982 № 12 (2507) - [11]

Так и дожила красная горка до наших дней.

...Никаких внешних примет готовящейся горки глаз поначалу не улавливал. Улицы были, пожалуй, даже менее оживленны, чем обычно. Лишь изредка по деревянным мосткам дробно простучат сапожки. Да суетятся телевизионщики, готовя свою аппаратуру. А за толстыми бревнами стен сейчас, конечно, открывались кладовые, сундуки, утюжились сарафаны, шелестели шелка, прихорашивались хороводницы...

Но до горки было еще далеко — день рабочий, и начаться она могла не раньше семи вечера. Трудно передаваемое это ощущение — ожидание горки — словно растет электрический заряд и передается тебе с колыханием воздуха напряжение, возбуждение. А вдруг непогода? И вправду, к обеду сдвинулись со всех сторон на Усть-Цильму облака, уплотнились в тучу, которая так и осталась висеть над селом, оставив лишь узкую желтую полоску по всей линии горизонта.

В семь вечера и улицы, и зеленая лужайка за Домом культуры — стадион, где должна быть горка, оставались пустынны и тихи. Нетерпеливое ожидание перерастало в разочарование: неужели не состоится?

И только ближе к восьми на центральной улице стали появляться женщины в старинных нарядах. По одной, по две гуляют, как бы невзначай очутившись здесь, ни о каком празднике будто и знать не знают, ведать не ведают. Пройдут неторопливо, с бесстрастными лицами, остановятся, перемолвятся с подружками — и дальше.

Вдруг с дальнего края села послышалась песня. Она приближалась. С другого конца ей отозвался кто-то, затем она эхом прозвучала с боковой улицы, и вот к центру села приблизилась группа поющих боярынь во главе с крепким мужчиной в строгом костюме, при галстуке и орденах. Горка началась! По рассказам, по тому, как уверенно мужчина запевает куплет за куплетом, узнаю одного из главных хороводников, боевого ветерана, полного кавалера ордена Славы Кирилла Матвеевича Чупрова. С его появлением вмиг ожили улицы, поплыли по мосткам пары, тройки горошниц. На поляне они собрались в яркий букет.

Совсем уже смеркалось, когда Чупров, расставив должным образом хороводниц и взяв за руки двух из них, завел новую песню и двинулся по кромке поляны. Началась первая фигура горки — «столбы». И в этот момент из-под края лохматой фиолетовой тучи блеснул золотой луч и зажег червонным золотом парчу и атлас хороводниц...

Медленно-медленно, крохотными, незаметными шажками движется нарядная река. Но вот последняя тройка выдвигается чуть в сторону — сарафаны до земли, шагов не видно, и кажется, будто плывут они чуть быстрее самой реки. Обгоняют ее, становятся в голову процессии, а позади тем временем повторяют их маневр. «Столбами» ходят долго, игра продолжается, пока не перейдут все хотя бы по разу.

Столбы, столбы... Да никак это долетевший до XX века отголосок древнейшего обряда ставить настоящие деревянные столбы — символы продолжения рода! Говорят, это единственная из восемнадцати фигур горки, в которой не участвовали мужчины — они присоединялись к девушкам после нее.

Хоровод между тем растет, подходят пришедшие с дальних концов села. Поблескивая орденами, Чупров закручивает горку в спираль, соединяет ее в огромный — на сотню сарафанов — круг, артистично перестраивает в шеренги, в квадрат, вновь в круг... Сменяют одна другую игры.

Сплетаются девицы руками в одну косу, плывут лебедушками, склонив набок голову:

Заплетайся, плетень, заплетайся!

Ты завейся, труба золотая!

Первая пара поднимает дугой руки, и под арку проходит вся змейка. А теперь уже:

Расплетайся, плетень, расплетися,

Ты развейся, камча кружчатая!

Твердая поступь, поклоны низкие, горделивая осанка, лица неподступные. Танцевальные узоры меняются, а вот и новая игра — венки вить. Платочки-венки на землю кидают...

Подыскался паренечек —

Перенял он мой платочек...

Ты отдай венок, пожалуй,

За тебя я замуж не иду —

Спереди некрасовитый

И совсем не становитый...

Парень поднимает платочек, настроение у девицы меняется:

Ты отдай венок, пожалуй,

За тебя я замуж пойду.

Вновь становятся горошницы на две стороны — «просо сеять»:

А мы просо сеяли,

Ой, дид-ладо, сеяли.

Сеют, урожай собирают, любят, женятся, род продолжают — все можно сказать языком народной хореографии. До чего удивительна, оказывается, природа этого праздника — красной горки! Вся жизнь крестьянская со всеми представлениями и образами, трудом и отдыхом, горестями и радостями вплелась в ее хороводы и песни. Воистину — простор уму, разгул душе. А ведь это не просто череда игр и хороводов, это театр, настоящий театр, в котором действо еще не оторвано от реалий жизни...

И вдруг чинность и степенность горки сдуло первыми же трелями гармони: кадриль, пляски, частушки — все парчовое великолепие смешалось в вихре. Представление было окончено, занавес опущен — и хлынула лавина народного веселья. Задыхалась, стонала гармонь, где-то далеко-далёко за СИНИМ лесом садилось, провожая горку прощальными отблесками, полуночное солнце. Горка не таяла до петухов и лишь под утро стала растекаться с тихими песнями по селу.

А утром Усть-Цильма вышла «страдать сено». Многие в нарядных сарафанах. Лица были умиротворенные и счастливые — как бывает, если в душе живет праздник.