Вокруг Света 1982 № 11 (2506) - [2]

С портала мы возвращаемся с Толстоуховым на «вахтовке». На повороте возникает в легком кругу железобетонных тюбингов название: «Северомуйск ».

Все в этом поселке связано с тоннелем. Широкая главная улица поселка — улица Тоннельщиков. Сворачивая с нее к дому, Толстоухов встречает рабочего из своей бригады: на рукаве штормовки эмблема — буква «М» на фоне ели. Они на минуту останавливаются: «Как там, в забое?» Я вижу на угловой тумбе крупные буквы: «Квартал метростроевцев».

— Удивляетесь? В тоннельные отряды метростроевцы прибыли из многих городов — Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Ташкента, я сам с Московского метрополитена,— замечает Валентин Романович.

Он неторопливо шагает посередине улицы (тротуаров в Северомуйске нет) — высокий, сухощавый, в светлом вельветовом костюме, хотелось бы сказать, просто элегантный, если бы это не был отрешенный от всего суетного, бытового деловитый Толстоухов.

Буквально у ступенек его дома, обшитого желтой сосновой доской, мы столкнулись с ученицей местной школы Ирочкой Логиновой с котенком на руках. Пока Елена, дочь Толстоуховых, наливала котенку молоко, Ирочка, пришедшая с экзаменов, рассказывала, что школьники берут свободную тему сочинения о мастерстве и мужестве тоннельщиков.

— Вот, вот, порасспросите нашего папочку — всю жизнь ищет под землей приключений,— весело подначила Лена.— На Байкальский тоннель Женьку со школьной скамьи сорвал, а меня сюда — едва институт дал закончить.

В доме нас встречает Валентина Дмитриевна, жена Толстоухова. Она быстро собирает на стол. Незаметно за разговорами проходит час-другой, и все, естественно, о том же — о тоннеле и тоннельщиках.

— Конечно, проработал Валентин пять лет на Байкальском, отличился, можно бы и в московскую квартиру, машина в гараже ржавеет, а он в горы перемахнул, да еще всей семьей гнездо свил,— шутливо сетует жена.

Толстоухов неопределенно хмыкнул, открыл новую пачку сигарет, минуя укоризненный взгляд жены, и вышел на крыльцо.

Валентина Дмитриевна сказала:

— А вообще-то что говорить, веселее тут на людях, большое дело все делают.

Да, в это большое дело семья Толстоуховых внесла свою лепту. За Байкальский тоннель В. Р. Толстоухову присвоили звание Героя Социалистического Труда. Евгений Толстоухов, сын, член его бригады, принимал участие в работе XIX съезда ВЛКСМ.

...Я выхожу вслед за Валентином Романовичем на крыльцо. Он задумчиво смотрит на горы. Внизу слышен паводковый голос Муякана, тяжело ворочающего валуны в бешеном токе воды.

— Эвон как роет, какая силища в реке пропадает даром. Так и в людях, если ее не направить. Говорят про меня — жестковат... Это еще вопрос: лучше ли мягонько да по головке все гладить? Иному, несведущему, кажется, что в мягкой, податливой породе и проходка пойдет быстрее. Ан нет, бурильщики предпочитают иметь дело с базальтами, гранитами — твердыми породами, они не подведут. Тогда работа идет споро, да и жизнь веселее,— он поворачивает голову, остро взглядывает на меня,— так, пожалуй, и с людьми получается, хотя бы в нашей бригаде...

Валентин Романович проворачивает в памяти, как кинокадры, события напряженных «рекордных» дней.

Когда тоннельщики перешагнули весной рубеж 100 метров, осталась смутная неудовлетворенность: «А что, если попробовать поднажать?..» На собрании все — а в бригаде трудятся русские, украинцы, буряты, грузины, белорусы, татары, молдаване, армяне — в один голос: «Вместе возьмемся — получится». Костя Иванов выступил: «Мы будем давать в смену на полметра проходки больше, сколько бы другие звенья ни дали». И вот этот задор между звеньями — «кто сегодня опередит» — помог.

...Работает вся буровая рама, а у каждого молотка свой голос. Вдруг один замолчал — это у Жени Лоткова. Тот бурил шпур, и глыба, неожиданно отколовшаяся от стены, упала, погнула стрелу манипулятора. Хорошо, что уже конец бурения. Пока убирают породу, нужно сделать сложный ремонт. Женя сутки не выходил из забоя. Хотя Гена Воробьев, звеньевой, чуть не уговаривал: «Не осилишь сам. Давай подменим».— «Нет, пока все не исправлю — не уйду». И действительно, пока не дочинил, не ушел из забоя...

Возникал затор у проходчиков — на выручку бросались водители МоАЗов. Проходчикам нужно не только убрать породу, но и оборку сделать. А это дело кропотливое: надо удалить все заколы — опасно нависающие со сводов, выступающие со стен глыбы, козырьки. Шоферы успевали быстро обернуться с породой до электропоезда и, чтобы понапрасну не ожидать, хватали ломики и помогали проходчикам.

— Просто не удержать народ было,— разглаживаются морщинки, вырубленные годами подземной жизни, на лице Толстоухова, теплеют, голубеют глаза.— Замечаешь — сморился паренек. Потреплешь по плечу: «Пойди отдохни». Ни в какую, губы сожмет, взглядом с темного лица полыхнет, как на врага посмотрит. Не было случая, чтобы ушли из забоя. Хоть с ног валила усталость, а держались. Тот же Гена Воробьев со звеном два раза в сутки выходил в забой. Кто не вкалывал молотком — не поймет, что это такое. Раньше времени из дома приходили в тоннель: «Почему не вызывают на смену?..» Связь с порталом была круглосуточной. Как семь утра — обязательно звонки от Подшивалова и Бессолова, начальника БАМтоннельстроя, расспросят, посоветуют, помогут. «Как там, Романыч, идет порода?» Участие всех бодрило, прибавляло сил. Плотно работали, летели гранитные метры. Прямо в тоннеле выкинули лозунг: «140 — не предел. Даешь 170». Все были сжаты, как крепкая порода...