Вокруг Света 1982 № 01 (2496) - [10]

— Вы из Америки?

— Из Европы.

Жюмель помолчал немного, выруливая на асфальтированную дорогу, обсаженную пальмами и цветущими бугенвиллеями, и переспросил:

Крестьяне из внутренних районов страны вынуждены совершать многокилометровые пешие переходы, чтобы продать плоды своего труда на рынке. Многие жители деревень бегут в города, но и там крайне трудно найти работу. Эта семья, забредшая в поисках лучшей доли в приморский городок Сен-Марк, осталась без гроша в кармане и без крова над головой.

— Мишель Дювалье? Богатая? Конечно...— Он махнул рукой в сторону разбросанных по склонам особняков:

— Тут все богатые...

На холмах, в ложбинах и седловинах из густой зелени выглядывают виллы богачей, стилизованные под негритянские хижины. Это Петьонвиль. Тут живут политики, землевладельцы, промышленники, торговцы, спекулянты — опора диктатуры Дювалье. Они составляют меньше одного процента населения Гаити, но присваивают себе почти половину национального дохода.

Самый верхний этаж имущественной пирамиды занимает семейство Дювалье. Состояние диктатора оценивается в 200 миллионов долларов, не меньше и у его сестры Мари-Дениз, и у вдовы Франсуа Дювалье, «мамаши Симон»: огромные вклады в швейцарских банках, виллы в Европе, яхты, самолеты, автомобили... Семейство переводит на личные счета около 40 процентов всех государственных поступлений, плюс половину из ежегодных 150 миллионов долларов, «впрыскиваемых» в Гаити странами Запада, плюс доходы от продажи гаитянских рабочих в соседнюю Доминиканскую Республику по 800 долларов за «голову».

Так формируется «президентский фонд», или, как его именуют заглазно, «королевская казна», из которой Дювалье раздает милости своим приближенным. А если в кои-то веки из этих денег и выделяется сумма на строительство школы или больницы для богатых, то Дювалье спешат объявить это своим «даром» народу.

...Асфальтированная дорога оборвалась, и машина снова затряслась на ухабах. Исчезла за поворотом последняя вилла, машина круто пошла вниз — туда, где распростерлось лоскутное покрывало пальмовых крыш бедняцкого района Ла-Салина. Вновь потянуло гнилью и дымом.

На последней странице газеты — рубрика «Полицейская хроника». «В минувшее воскресенье в районе Ла-Салина полиция нашла задушенного ребенка. Мать призналась, что умертвила его из жалости, чтобы избавить от страданий в жизни. У нее семь детей...»

Еще в Петьонвиле после обмена короткими замечаниями исчезла настороженность Жюмеля, водитель окончательно убедился, что его пассажир не «янки».

Мариус без удивления воспринял «полицейскую хронику»:

— Такие случаи у нас каждый день — то мертвые новорожденные, то задушенные подростки... Найденные ночью трупы — обычное явление. Вы думаете, газета сообщила об этом из жалости? Ничего подобного! Из стремления похвалить полицейских... А власти, кажется, вполне удовлетворены, что люди мрут как мухи: население растет, а кормить его нечем.

— Я читал,— говорю водителю,— что через двадцать лет население Гаити удвоится и составит 12 миллионов, а производство сельскохозяйственной продукции падает. Но ведь не случайно же американское агентство по международному развитию помогает Гаити осуществлять контроль за рождаемостью?..

— Да? Вы так думаете? Зачем же им бороться с рождаемостью? — зло спросил таксист.— Одни и так дохнут от голода, другие бегут из страны, третьи прощаются с жизнью, не выдержав пыток...

— Три месяца назад,— помолчав, добавил Жюмель,— две семьи из деревни, где я родился, решили бежать на лодках. В трех километрах от берега их настиг морской патруль. Одну лодку со взрослыми и детьми потопили, другую вернули, пятерых беглецов бросили в тюрьму, пожалели только восьмилетнего мальчика. На той неделе двух арестованных выпустили, что бывает редко, а вчера оба скончались от побоев. Они успели рассказать родным, как их пытали электричеством и били дубинками...

Паутина воду

Мы снова в плену узких улочек — глинобитные стены, лачуги из фанеры, картона, железа... Жюмель сворачивает на вытоптанную лужайку, обнесенную низкой оградой из ржавых железных прутьев. В центре шалаш, крытый пальмовыми листьями, перед ним навес. Это «умфро», водуистский храм,— цель моей поездки. Через полчаса здесь начнется религиозный обряд. Люди уже подходят, есть и европейцы. К нам направляется группа гаитян, среди них знакомые Жюмеля. С меня берут доллар и выдают бумажку с каким-то сложным орнаментом — входной билет.

В ожидании зрелища я беседую с молодыми людьми. Лишь один из них — Гийом, бывший студент юридического факультета, исключенный из университета Порт-о-Пренса после ареста брата в прошлом году,— знает английский язык.

— Ваш водитель сказал, что вы были на Кубе, расскажите о жизни наших соседей,— тихо просит он.

На Кубе мне приходилось бывать не раз, и я с удовольствием рассказываю о революционных преобразованиях в стране, расположенной лишь в ста километрах от Гаити, о горах Сьерра-Маэстра, где разгоралось пламя народной борьбы.

Глаза креола вспыхивают, но огонек тут же гаснет, и Гийом с тоскливой безысходностью говорит: