Вокруг Света 1979 № 12 (2471) - [8]

Через два года после страшного эпизода, о котором мне рассказали, я встретил этого смуглого мальчугана с непокорным вихром и широко раскрытыми темно-коричневыми глазами во дворе дома на Украинской улице, где он тоже возился в песке. Мне показали его соседи. Гало строил дом. Ему помогал синеглазый светловолосый малыш, подвигая ладошками к зыбкому сооружению «строительный материал».

В этот момент я подошел к ним:

— Буэнос диас, Гало!

— Буэнос диас! — ответил Гало, чуть растерявшись.

— А я приехал к вам. Ты проводишь меня к себе домой?

— Да! А вы откуда приехали?

— Из Москвы. Но когда я жил и работал в Чили, я несколько раз встречался с твоим папой.

— А я все знаю о моем папе.

— Кто же тебе рассказывал о нем?

— Мама...

Когда Исабэль Каррильо открыла нам дверь, я увидел типичную смуглую чилийку юга. У Исабэль густые черные волосы и светящиеся спокойной добротой темные глаза, в которых гибель мужа оставила печальный след. Говорит она, перемежая русские и испанские слова. По ее внешнему виду трудно представить, что она — мать двенадцати детей. В Чили я много слышал об этой большой, замечательной семье. Но знаком был только с ее главой — Исидоро.

— Ты можешь, Гало, перечислить имена всех твоих братьев и сестер?— спрашиваю мальчика.

Гало начинает перечислять по пальчикам:

— Эдита, Чавелла, Соня, Лус, Виола, Елена, Валентин, Василий, Федор, Владимир, Горький.

Заметив мою реакцию на последние имена, Исабэль говорит:

— Не удивляйтесь, что у нас в семье русские и даже не совсем обычные русские имена. Для Исидоро Советский Союз всегда был мечтой. Знаете, почему мы назвали нашего первенца Федором? Ему сейчас уже 25 лет. Во время второй мировой войны — Исидоро был еще подростком — Лоту всколыхнуло неожиданное известие: в бухте бросило якорь советское судно, чтобы пополнить запасы угля. Весь шахтерский городок устремился к причалам. И как власти ни пытались не допустить встречи с советскими моряками, им это не удалось. Стихийно возник митинг, на котором попросили выступить белокурого моряка. Говорил он по-русски, и поэтому никто не понимал ни слова. Но когда советский моряк поднимал вверх руку со сжатым кулаком и произносил слово «фашизм», все было ясно. Это означало: да, мы разгромим фашизм. Того русского моряка звали Федором. На всю жизнь врезалась в память Исидоро эта встреча, это имя. Мы хотели, чтобы наши дети пошли по пути отца, чтобы это чувствовалось даже в их именах. И Исидоро был свидетелем твердости Федора, которого держали и пытали в той же самой тюрьме города Консепьсон. Во время последнего свидания с сыном Исидоро сказал ему: «Ты должен быть готов к тому, чтобы позаботиться о своих братьях и сестрах и помочь матери. Ты должен знать: самое великое, что я узнал в жизни, — это коммунистическая партия, ей я обязан всем. Работайте вместе с партией и верьте ей всегда!..»

Исабэль показывает картину на деревянной плашке: унылые ряды серых бараков за колючей проволокой напоминают гитлеровские лагеря смерти. Это концлагерь Чакабуко, изображенный рукой его узника Федора Каррильо, который провел там два бесконечных года. Чилийские фашисты специально выбрали это место для заключения патриотов. Мне довелось в годы демократической власти проезжать мимо заброшенных селитряных копей Чакабуко, окруженных мертвыми песками пустыни. Ни кактусов, ни трав, ни птиц, ни облаков. Солнце, как раскаленный белый шар, висит над головой, обжигая кожу. Жара под сорок градусов. Бежать отсюда было невозможно. Жить тоже. В тяжелые минуты Федор не раз вспоминал последнюю встречу с отцом. Он очень беспокоился за мать, на которую так беспощадно обрушились жестокие удары судьбы. «Я должен выдержать этот ад, — говорил он себе. — Выдержать ради матери, ради дела, которому до своего последнего дыхания остался верен отец». И выдержал...

Сейчас Федор живет на Кубе, в ГДР — Василий, остальные братья и сестры учатся в Ивановской интернациональной школе-интернате имени Е. Д. Стасовой. Вместе с Исабэль и Гало я слушаю «говорящее письмо», которое прислала из Иванова Соня. «Дорогая мамочка и Гальито! Почти все мы закончили четверть хорошо. И вообще у нас здесь все очень хорошо...

Мамочка! Ты не волнуйся за нас. Мы тебе желаем здоровья и успехов в твоей работе на заводе. Не болей. Мы здесь часто собираемся вместе. Все мы живем дружно и помогаем друг другу, как говорил нам папа...»

Вот таким же Исидор был и в жизни, как на этом портрете, который висит на стене. Знакомое лицо с мягкой улыбкой и чуть прищуренными глазами. А за портретом встает образ коренастого невысокого человека, волевого, полного жизненной энергии. Настоящего шахтера Лоты...

Таким он мне запомнился, когда в Сантьяго в здании ЦК Компартии Чили на улице Театинос с ним познакомили группу иностранных журналистов, у которых было много вопросов к только что назначенному генеральному директору шахт Лоты. Но он сказал:

— Приезжайте к нам. На месте все виднее.

Дорога, подобно туннелю, прорезала густой хвойный лес. Словно раздуваемые ветром искры пламенели в листве красные копиуэ. Затем пейзаж резко изменился: потянулись голые холмы с изредка мелькавшими у дороги тополями. Чувствовалось приближение угольного края. И вот она, шахтерская Лота. Пыльные улицы с редкими деревцами. Деревянные дома, похожие на бараки. Воздух насыщен запахом угля и морской соли. Рядом тяжело дышал Тихий океан. Там, под толщей его дна, на глубине до километра шахтеры в удушливой духоте добывали уголь.