Вокруг Света 1979 № 09 (2468) - [34]

Освеженный недавним ливнем, остров показался мне редкостно красивым. Примерно половину суши занимают деревня и луг, по которому коровы и телята гуляют самопасом, без пастуха, а дальше еловый лес, с крутыми прибрежными откосами, мощными валунами и чистейшим песком узкой береговой кромки.

— Как в раю, говоришь, живем? — переспрашивает меня разговорчивый здешний житель и как бы для объятия разверзает руки, богато украшенные татуировкой. — Правильно говоришь! У нас ни машин, ни грязи, ни мази. Дыши — не хочу. И воду пей прямо с берега, не заболеешь. Меня вон всю жизнь мотало по чужим водам. Что ж, думаю, так и помирать, что ли? Колосник на шею и за борт? Ну не-ет... Во гресех роди мя ма-ти моя на Белове, тут я и в землю лягу.

Но возбуждение, вызванное у моего собеседника воспоминаниями, быстро пригасает, и он почти тут же переходит на тон добродушно-ворчливый:

— Рай, говоришь? Оно точно: ни грязи, ни мази. Только вот с дровами у нас непросто — с материка дровишки достаем. И травы своей коровам лишь на лето хватает. В Эстонии сено добываем, на лодках сюда перевозим. А иначе — никакого молока, рог сломался у быка... Зимой, бывает, и при керосине посидим, как свет вырубят с Залита. Да еще и заметет по уши. А работать-то надо, сеть из проруби голыми руками ташшишь...

В этот вечер свету опять не дали: что-то с кабелем, говорят. В легких сумерках деревня рано затихла. Даль озерная смешалась с небом, вода влюбленно лепечет у темных лодок, «троеночек» и «пятереночек», как их тут называют. В траве у берега набрел я на лежбище старых чугунных якорей, отслуживших уже свой век. Они лежат беспорядочной, но по-своему живописной грудой, как бы о чем-то собеседуя друг с другом на ржавом языке скоб, стрел и стержней. От края деревни слышится ржанье, потом топот, он нарастает, за ближними домами промелькнула лошадь, она пасется ночью, не стреноженная, и то ли ее что-то спугнуло сейчас, то ли просто захотелось порезвиться в неглухой еще мгле. Где-то поблизости включили транзистор или магнитофон, я выбредаю на звук к деревянному помещению клуба, на крыльце несколько парней, одного, знаю, зовут Иваном — часа два назад мы познакомились на берегу, где он помогал отцу смолить «троеночку». Иван уже почти год, как из армии, работает пока в колхозе, но собирается уезжать.

— Вот только свадьбу отгуляю и...

— А невеста откуда?

— Здешняя, из Устья. Завтра обещала в гости приехать.

— Надоело тебе сети распутывать?

— Если откровенно, то надоело. Судите сами: труд тяжелый, в июне на два месяца уходим на Чудское — ряпушку брать. Жизнь там кочевая, спим в лодках, штормы донимают. И оплата так себе, штормовых не начисляют. Я в армии специальность получил, строителя, в городе больше заработаю. Хотя... хороший у нас остров, сами видите, оставлять жалко, и отец с матерью у меня тут, своими руками все построили. После войны вернулись на Белов к одним головешкам. Сначала все беловские в церкви жили, потом только понастроили разных землянок да хибарок...

В клубе девушки самозабвенно шаркают «платформами», три или четыре пары, и какая-то от самой себя бесконечно усталая женщина хрипло и шепотно поет про голубое небо, голубое море и некую голубую землю, куда кому-то почему-то очень хочется уехать.

Но у этих симпатичных ребят свои заботы. Вот, вырубив очередную нашептывающую мелодию, объявляют: сейчас же все вместе отправляемся на Залит — там клуб большой и молодежи погуще. Моторка большая, все поместятся, Иван предлагает и мне прогуляться, да уж куда там, поздно. Я остаюсь на берегу один и вслушиваюсь в убывающий умиротворенный рокоток мотора, в негромкий переплеск голосов и уже не различаю лодку, только вижу размытое зарево острова, на который она держит курс. И как-то радостно и одновременно грустно.

Но как же они, наверное, будут скучать, эти ребята, если соберутся отсюда надолго, как будут томиться по озерной своей красоте и воле, по этой вот завидной возможности взять и под шутку, под настроение отправиться к соседям на другой остров, чтобы догуливать у них короткую майскую ночь. Или уж это закон такой, что в молодости каждый должен поблуждать и поскитаться по чужим краям и углам, чтобы потом нежданным отрезвлением вдруг схватила за сердце боль по родной пяди земли, небрежно покинутой?..

И мне хотелось им вслед сказать, попросить: может, вы все-таки останетесь здесь, ребята? Или и Белов скоро сделается пустынным, как темнеющий сейчас в миле от него угрюмый, без единого огонька, Талабенец?

IV

В Старом Изборске, уже на выезде, когда миновали открытый каменный карьер, как же пожалел я, что не было со мной фотоаппарата! Наверху, на краю карьера, стояли два штабеля недавно наколотого плитняка, свеженького, светло-охристого. И как раз за штабелями, за голубой дымкой изборской котловины, медленно проплывала сейчас гора Жеравица и седые, чуть размытые очертания крепости на ее крутизнах. Ей-ей, в этом моем снимке не было бы натуги и надуманности, потому что добывать камень, строить из него — для сегодняшних изборян дело такое же естественное, как и для их предков, которые когда-то шесть с лишним веков назад из подобных же плит воздвигли на Жеравице неприступную многобашенную твердыню. По какой улице от крепости ни пойдешь, возле какого двора ни остановишься, картина везде сходная: жилая изба рублена из дерева, все же остальное — ее фундамент или подклеть, скотный двор с амбаром, задняя стена двора и передняя, с арочными воротами и с арочной же калиткой, — сложено из местного изборского известняка. Иногда в кладке глухой стены амбара увидишь два-три валуна с обтесанным «лицом» — точь-в-точь как валунные вставки в древней крепостной стене. Но особенно восхищают арочные дуги ворот и калиток. Каменщик тут как будто упражнялся: а не забыл ли он прадедову науку? Нет, не забыл. Плиты по дуге уложены веером, лучеобразно. Именно таким способом выкладывали сводчатые перекрытия храмов, больших палат, въездных ворот в башнях, каменных подземных ходов.