Вокруг Света 1978 № 08 (2455) - [21]

Зверь прошумел по ручью, положил лапы на бровку берега, тяжело, даже крякнув, поднялся и тут, видно, унюхал нас. Он остолбенел. Во всей его фигуре, осанке чувствовались недоумение, растерянность, обида, сожаление, досада — все то, что испытывает человек, твердо задумавший что-то сделать и не сделавший по чистой случайности. Минута ушла у медведя на размышление — что делать? Его широколобая озадаченная морда с короткими черными ушами уже сидела на мушке. Сомневаясь и колеблясь, зверь обдумывал ситуацию. Кто-то из нас неосторожно двинул ружьем. Медведь отскочил, как ужаленный, остановился, даже, показалось, обиженно погрозил лапой и рысцой стал удаляться. Добежав до лесочка, он остановился, еще раз оглянулся, с досады рявкнул. Тут я выстрелил вверх. Зверь исчез, будто испарился.

Начальство по рации постоянно напоминало нам о том, чтобы никто не ходил в маршрут без оружия. У нас были карабины, наганы, ружья и патроны, заряженные пулями. Но никто за все лето и осень не воспользовался этим арсеналом. Наверное, каждый хотел, чтобы этот нетронутый медвежий угол остался таким, как есть.

По ночам уже опускались заморозки. Иней еще сильней выбелял леса и горы, освещенные тревожным, напряженным светом луны. Этот свет был зыбок, как дымчатый платок. Ветер не шумел, а накатывался могучим вздохом, и уходил, не успев потревожить ни ветвей, ни трав, ни реки. Лишь одна засохшая ольха недалеко от палаток коротко вскрикивала и смолкала до следующего вздоха.

От того, что находились мы далеко от селений и кругом все было дикое, необжитое, немереное, лунный свет отбирал у земли краски реального. Так было и на Саянах, и в Арктике, и на Тянь-Шане, где я когда-то бывал. Та же прозрачная, голубая луна поднималась над вершинами. Чудилось, что из всех людей мы были к ней самыми близкими. Луна виделась четко, крупно. Просматривались светлые пространства «материков» темные пятна «морей», горы. Горы походили на Гималаи и Тянь-Шань, виделись очертания Африки, Индийского и Атлантического океанов... И представлялось, что мы на Луне, а Земля — над нами, в небе, полном горячих звезд. И наши белые вершины походили на кратеры Селены.

Луна тихо катилась по зубцам хребтов. Передвигались и тени от скал, и зеленовато-голубым фосфорным огнем вспыхивал иней...

Наконец настало утро, когда мы вышли в последний маршрут. Тридцатый. Если ежедневно мы проходили около двадцати километров, то за сезон одолели почти шестьсот — и каких! — километров...

Туман лежал на ослизлых камнях, на пойме, по которой пролегал наш путь. Боря шагал впереди, прямо по реке. Он как бы парил над этим туманом — нескладный, длиннорукий, с горбом побелевшего от старости рюкзака, неизменной двустволкой, в хлопчатобумажной панаме, какую носят солдаты в Средней Азии. По сапогам упруго била горбуша. На берегу валялись выброшенные рекой отнерестившиеся рыбы, избитые на камнях и перепадах, с откусанными боками: нерпы сторожили косяки перед входом из моря в реку.

Еще раньше мы видели, как горбуша шла на нерест. Шла густо и упрямо, по перекатам и камням. Впереди двигались самки, их прикрывали горбыли-самцы. Поодаль держалась хищница-мальма, которая поедала икру горбуши. Обессиленные, уже умирающие горбыли отважно бросались на мальму, оберегая будущее потомство. В заводях стояли горбуши-трехлетки, сотнями штук. Они ждали большой осенней воды, чтобы уйти в море, а потом сюда же вернуться для продолжения жизни своего сильно поредевшего рода...

Солнце забило родником откуда-то из глубин гор, окрашивая снежники» на вершинах в бледно-розовый цвет. Сразу зачирикали, засвистели, защебетали, в кустах птицы, словно ждали этого мгновенья. Одна сорока, издалека заметившая нас, подняла переполох, облетая широкими кругами кедровники, где, возможно, паслись медведи. Кстати, звери всегда прислушивались к голосам пернатых и при тревоге заранее уходили от опасности.

Маршрут пролегал по речке Озерной, по направлению к тому таинственному озеру, к которому — напоминаю читателю — мы безуспешно пытались подойти с другой стороны. Сейчас Боря хотел дойти до истока Озерной налегке и брать шлихи на обратной дороге. Река была загромождена большими камнями и петляла так, что лишь к полудню добрались мы до цирка, от которого намеревались делать отсчет шлихам. Однако Боря усомнился, что это тот самый цирк, который явственно виден был на аэрофотоснимке и обозначен на карте. Слишком много времени мы потратили на дорогу к нему. По обыкновению Боря затоптался на месте, то вынимая снимок и карту, то засовывая в полевую сумку.

— Слушай, старина, — я сел на камень, ослабив лямки рюкзака, — давай все же пройдем до озера...

— Бог с ним, с озером. Далеко, — возразил Боря, опускаясь рядом.

— Но ведь мы идем в последний раз, в последний...

— Ну и что?

— Как что? Мы уже никогда, слышишь, никогда в жизни не попадем сюда!

Боря опять вытащил карту, принялся считать километры. Ему, как и мне, хотелось увидеть то озеро, но он сомневался, что успеем засветло закончить работу.

— Там густой кедровник, — слабо сопротивлялся Боря.