Вокруг Света 1975 № 03 (2414) - [38]

— Ну уж нет, — слабо оправдываюсь я, хотя, конечно, заранее не знал, что увижу у гончаров. — Я ведь все-таки понимал, что еду к мастерам.

— А форма-то — вот она! — Старший Ушпелис не слушает меня и протягивает вперед крепкие жилистые руки. — Десять пальцев — и вся форма.

Старый мастер выходит во двор, подходит к коляске самого маленького Ушпелиса — Айварса, сына Антона, и голосом, полным затаенного ожидания, спрашивает:

— Ну что, внук, будешь керамиком?

Двухмесячный Айварс таращит глазенки, хлопает ресничками, и тогда Антон Антонович отвечает за него сам:

— Будешь. Конечно, будешь... Как же иначе-то?

На «Яниса» я опоздал. Попади я в Латвию днем раньше, и мне не пришлось бы сокрушаться над собственной нерасторопностью: на берегах рек и озер, по всему побережью на пляжах горели костры, возле них пели, танцевали, радовались люди, и не было, наверное, в республике ни одного Яниса, которому девушки не надели бы на голову венок из дубовых листьев.

После праздника эти венки прикрепляют к стенам домов, украшают ими комнаты. Отдавая едва уловимый аромат увядающей свежести, висели они и в горнице Ушпелисов. Их неслышное благоухание перемешивалось с запахом больших, похожих на пальмы экзотических растений, стоявших в углу в кадках, — я увлекся столь странным сочетанием и не сразу заметил, как притихший дом внезапно заполнился веселой суетой. Дверь распахнулась, в комнату влетел возбужденный Петерис и, широко улыбаясь, нахлобучил мне на голову... свежесплетенный венок.

— Петерис! Петерис! Сегодня день Петериса! — торжественно провозгласил вошедший следом Антон Антонович. — Ты ведь не знаешь, сын, у нас вроде как второй «лиго» есть — через неделю после того, настоящего. «День Петериса» называется. Садись за стол, именинничать будем...

Я не успел оглянуться, не успел прийти в себя от неожиданности, как стол уже всплеснулся яствами. Разноцветные узорчатые тарелки, миски, кувшины и кувшинчики, кружки, вазочки... Кажется, если бы мне подали глиняные вилку и нож, я бы не удивился.

— Ты не думай, мы не только керамику сами делаем, — хозяин дома, опираясь на суковатую палку, устраивается в кресле во главе стола. — Сыр вот овечий с тмином попробуй — понравится, мясо не простое — копченое, а хлеба домашнего небось ни разу не едал?

— Хлеб, может, и едал, а вот пива домашнего точно не пил, — это уже Антон-младший. Он бережно вносит два огромных запотевших кувшина с шапками чуть сероватой пены. — Наше, солодовое, — подмигивает он мне. — В одной печке-то все: и горшки обжигаем, и солод сушим, и мясо коптим. Долго ли?

...Ночью на пригорке за усадьбой Ушпелисов ветрено. Впрочем, холода не чувствуется: традиционный Петерисов костер трещит, и плюется искрами, и вздымает к кронам сосен золотые с синевой языки пламени; из-за контраста света и тьмы пока незаметно, что небо уже голубеет — близится рассвет.

Я потягиваю густое, коричневое пиво, рядом расположились молодые Ушпелисы, а сам «виновник торжества» — Петерис — лежит на спине, подложив под голову огромный дубовый венок. Костер в ночи располагает к задумчивости. Разговор — неторопливый, медлительный — крутится вокруг дня прошедшего и дня завтрашнего, но мне кажется, он вот-вот должен коснуться чего-то важного.

— Поверишь ли, до пятнадцати лет за круг не брался, — угадывает Петерис мои мысли. — Не то, чтобы не нравилось, так... равнодушен был. А ведь у нас в семье закон: пока сам за круг не сядешь, никто принуждать не будет. В деле любовь должна быть, влечение... Отец только посматривал, слова не говорил. Ну а потом я раз задержался в мастерской, второй — присматриваться начал. И пошло... Затем — армия. Вот там я много думал о керамике. Часто спрашивал себя: может, техникой заняться? Инженером стать или там механизатором? Думал так, ломал голову, а потом... ведь все равно без круга не смогу. Да и пойду я, скажем, по другой профессии — кто тогда в семейном деле останется? Отец, Антон и... Так не годится, надо, чтобы больше керамиков было. Работа-то... как тебе сказать... вроде бы светлая она... Делаешь кувшин, и кажется, будто вокруг — вот как сейчас.

Я поднял голову. Костер поблек, растеряв за ночь всю свою праздничность. Да он и не нужен был уже: над далеким лесом, рассыпая по зелени лугов охру и янтарь и щедро пятная широкими розовыми мазками облака, напоминающие легкий рисунок ангобом по кобальту, вставало солнце...

Виталий Бабенко, наш спец. корр.

Лесные страхи

Ясным июльским утром только, бывает, углубишься в лес, только, думаешь, что ты один и можешь беспрепятственно погрузиться в эту тишину птичью (железная дорога от нас — за пятнадцать километров), — как на тебе!

— Ау-у, — донеслось из-за ближних деревьев.

И сбоку в ответ, тоже женское:

— Ау-у-у! Тут я.

Это мне понятно. Услышала сборщица ягод, как трещат сучья под чужою ногой, и подала голос: знай, мол, кто ты там ни есть, не одна я, нас много, не вздумай нас напугать.

Древняя лесная окличка, девичьи да бабьи позывные, в них сразу — и тревога, и веселье. А то еще и песню запоют сборщицы, совсем почти как те, пушкинские, ларинские «девицы-красавицы».