Вокруг Света 1974 № 06 (2405) - [45]

Вот Крашенинников размышляет о свойстве камчатской землицы, подробно описывая климат, природу. Несколько страниц его книги Пушкин «сжимает» в следующие строки:

«Камчатка — страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы».

Да ведь это наблюдение самого Пушкина! Это у него болят глаза от снега, это ему печально (у Крашенинникова нет и слова такого в приведенном отрывке), это он стоит, обвеваемый беспрестанными ветрами, приносящими и убивающими снега...

Разумеется, тут впечатления не 1837 года, а 1737-го (год прибытия Крашенинникова на Камчатку), и все же это уж совсем не конспект. Это пушкинский текст, вроде бы давно известный и в то же время неведомый: это Пушкин вернулся из страны печальной, гористой, влажной...

II

Зачем же Пушкин туда отправлялся?

Разумеется, Пушкин не мог не оценить особой поэзии той ученой книги, того дальнего края — пожалуй, более далекого, чем Лукоморье, остров Буян и славное Салтаново царство... Крашенинников же посетил Камчатку за сто лет до пушкинского времени, когда эта земля была еще более далекой, дикой, таинственной. На каждой странице «Описания» встречаются удивительные, неожиданные, колоритнейшие подробности, и многие отмечены высоким ценителем,

...«Во время же отлива ходит по морю вал с белью и с засыпью вышиною до 30 сажен» (Пушкин подчеркнул образные наименования пенистой верхушки валов).

...Крутые горы, с которых спускаются на ремнях.

...Медведи, которые обдирают кожу и мягкие места, но никогда не умертвляют людей; ободранных же «называют камчадалы дранками ».

«Гора Алаид на пустом Курильском острову, — записывает Пушкин и помечает: — смотри о ней сказку».

Вот она, сказка, приведенная Крашенинниковым:

«...Помянутая гора стояла прежде сего посреди объявленного озера; и понеже она вышиною своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединении на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое сердце, которое по-курильски Учичи, также и Нухгунк, то есть пупковой, а по-русски Сердце камень называется, которой стоит посреди Курильского озера и имеет коническую фигуру. Путь ее был тем местом, где течет река Озерная, которая учинилась при случае оного путешествия: ибо как гора поднялась с места, то вода из озера устремилась за нею и проложила себе к морю дорогу. И хотя... молодые люди тому смеются, однако старики и женщины почитают все вышеописанное за истину, почему о удивительных их воображениях рассуждать можно».

Еще из пушкинского «конспекта»: «Молния редко видима в Камчатке. Дикари полагают, что гамулы (духи) бросают из своих юрт горящие головешки.

Гром, по их мнению, происходит от того, что Кут (1 Кут — местное божество. (Прим. авт.)) лодки свои с реки на реку перетаскивает или что он в сердцах бросает оземь свой бубен.

Смотри грациозную их сказку о ветре и о зорях утренней и вечерней...»

Мелькнуло пушкинское слово — грациозная, — и мы, конечно, присмотримся к той камчадальской сказке, которая так понравилась поэту.

«Когда их спросишь, отчего ветер рождается? ответствуют за истину от Балакитга... Сей Балакитг, по их мнению, имеет кудрявые предолгие волосы, которыми он производит ветры по произволению. Когда он пожелает беспокоить ветром какое место, то качает над ним головою столь долго и столь сильно, сколь великой ветр ему понравится, а когда он устанет, то утихнет и ветер, и хорошая погода последует. Жена сего камчатского Еоля (1 Еоль — Эол, древнегреческий повелитель ветров.) в отсутствие мужа своего завсегда румянится, чтоб при возвращении показаться ему краснейшею. Когда муж ее домой приезжает, тогда она находится в радости; а когда ему заночевать случится, то она печалится и плачет о том, что напрасно румянилась: и оттого бывают пасмурные дни до самого Балакитгова возвращения. Сим образом изъясняют они утреннюю зорю и вечернюю и погоду, которая с тем соединяется, филозофствуя по смешному своему разуму и любопытству и ничего без изъяснения не оставляя».

Пушкина, уже много лет наслаждающегося народными сказками и преданиями, конечно же, не могло не заинтересовать тонкое замечание Крашенинникова о том, что первобытные народы ничего не оставляют без объяснения.

Первобытные племена, мышление так называемых «диких» народов весьма занимают Пушкина. Может быть, тут играла некоторую роль романтическая традиция, в моде были экзотические народы, дальние страны, куда в ту пору особенно часто залетало воображение поэтов, философов, утопических мечтателей.

Впрочем, романтическая эпоха проходит. Очень любопытно, что всего за несколько месяцев до «камчатских конспектов» Пушкин «вернулся» из еще более дальних «пустынь северной Америки» и в своем очерке «Джон Теннер» заметил: «Нравы североамериканских дикарей знакомы нам по описанию знаменитых романистов. Но Шатобриан и Купер оба представили нам индийцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения. «Дикари, выставленные в романах, — пишет Вашингтон Ирвинг, — так же похожи на настоящих дикарей, как идиллические пастухи на пастухов обыкновенных». Это самое подозревали и читатели; и недоверчивость к словам заманчивых повествователей уменьшала удовольствие, доставляемое их блестящими произведениями».