Вокруг Света 1972 № 12 (2387) - [12]

(Из законодательства ЮАР)

Несколько лет назад свою первую посадку самолет компании КЛМ на пути из Иоганнесбурга в Европу совершал в Браззавиле. У европейцев, живущих в небольших африканских городах, существует комплекс, который когда-то наблюдался у жителей захолустных пристанционных местечек и городков России: к приходу скорого поезда, проскакивавшего через станцию с минутной остановкой, на перроне собирались праздные обыватели, жаждущие «людей посмотреть и себя показать». В Африке тоже существует категория завсегдатаев, раза два-три в неделю собирающихся в аэропорту к «европейскому» самолету. Они никого не встречают и никого не провожают: пока транзитные пассажиры покорно пьют бесплатный оранжад, держа на коленях дорожные сумки и портфели, местные европейцы сплетничают за чашкой кофе или рюмкой коньяку. Потом они с завистью наблюдают за взлетающим почти у здания аэропорта лайнером и нехотя разбредаются к своим автомашинам.

Самолет из Иоганнесбурга прилетает ночью, когда влажный воздух покрывает густой росой уже успевший остыть металл автомашин, барьеров, стульев. В глухой, без малейшего оттенка темноте поле аэродрома абсолютно неразличимо; лишь сумасшедше толчется у редких фонарей ночная мошкара. Официанты в баре сонно сутулятся у стойки, дремлет таможенник в своем закутке. Тишина.

Но вот мириадами сиреневых светлячков мягко загораются вдоль бетонной дорожки посадочные огни, и через несколько минут в небе вспыхивают ослепительные лучи прожекторов самолета. С завораживающей медлительностью бесшумно сияющий белый ореол проплывает, снижаясь над аэродромом, сливается с линией посадочных огней, и уже издалека доносится запоздалый короткий гром реактивных двигателей. Потом начинается обыкновенное — к зданию аэропорта вываливается из темноты огромное тело самолета, лязгая и дребезжа, небольшой автокар лихо подтаскивает лестницу, просыпается таможенник, и вереница неуверенно ступающих людей бредет от самолета к сияющему оазису аэропорта по влажным бетонным плитам... Так бывает всегда, причем пассажиры этого самолета чем-то неуловимо отличаются от всех других. Хотя они, наверное, впервые увидели друг друга три часа назад, в их поведении нет той разнохарактерности, несогласованности, разнобоя, которые отличают людей, случайно собравшихся вместе на время путешествия, В их взгляде, выражении лиц одно и то же осторожное любопытство, одно и то же ироническое недоумение, какое бывает, когда человек сталкивается с явной нелепицей, противоречащей здравому смыслу, но которую другие вроде бы вполне здравомыслящие люди почему-то принимают всерьез как нечто нормальное. И весело тараторящие у стойки бара французы конфузливо смолкают под сочувственно-брезгливыми взглядами этих транзитных пассажиров, которые — будь их воля — никогда не допустили бы, чтобы африканцы хозяйничали в Браззавиле, Лагосе, Найроби, чтобы порядочные белые люди испытывали унизительное чувство неловкости — а может быть, и страха, — находясь в окружении тех, кому положено быть рабами. Они настороженно следят за приближающимся к ним официантом, ожидая откровенной враждебности. Но их обслуживают просто с вежливым равнодушием. Содрогаются ли они при мысли что из этого же стакана час назад пил какой-нибудь конголезец? Я не знаю. Но к тому времени, когда объявляют посадку на самолет, у них на лицах застыло мужественно-кроткое выражение страстотерпцев... Для белого гражданина ЮАР час в независимой африканской стране — это слишком, слишком много...

Гитлеру не удалось переделать мир соответственно своим расовым теориям, у людей постепенно отступает на второй план то, что еще совсем недавно они подвергались реальной опасности быть зачисленными в «унтерменши», оказаться за колючей проволокой концлагерей, что города, в которых они живут и по сей день, должны были превратиться в пустыри или озера. Нет, разумеется, забыть об этом невозможно, однако со временем тщательно разработанные и вполне серьезные планы фашистов воспринимаются как жуткая фантасмагория, плод коллективного помешательства. И в то же самое время, когда все более призрачными становились, уходя в прошлое, гитлеровские ужасы, под боком у человечества без шума и саморекламы, трудолюбиво и методично создавался миниатюрный рейх Южно-Африканской Республики. Правда, обмером черепов и прочей «антропологией» в отличие от гитлеровских ученых южноафриканские расисты себя не обременяют. Их аргументация носит не слишком научный, зато более прагматический характер: «Послушайте, я родился на ферме в Капской провинции, и я хорошо знаю черных. Ребенком я играл с ними. Но они другие люди, чем мы. Прежние правительства практиковали горизонтальную сегрегацию, мы же ввели сегрегацию вертикальную, до самого неба. Еще годы и годы единственной ценностью черных будет их рабочая сила».

Каждое государство имеет свод законов, регулирующих отношения между гражданами и государством. ЮАР же является страной, где регламентируются прежде всего отношения между расами на основе единственного критерия — цвета кожи. Регламентируются мелочно. Суть этой регламентации можно выразить коротко. Белые — неважно кто: потомки буров, лица английского происхождения, немцы, евреи — обязаны вести себя по отношению к 15 миллионам небелых — будь то банту, метисы, индийцы — как существа высшего порядка. Небелым — заметьте: не черным, а небелым — предписывается вообще забыть о том, что они принадлежат к homo sapiens. Иными словами, это отношения надсмотрщика и рабочей скотины. Впрочем, этим дело не ограничивается. В свою очередь, коренное население рассматривается не как единое целое, а как ряд различных народностей. А разные народности, гласит доктрина апартеида, должны развиваться раздельно.