Вокруг Света 1972 № 08 (2383) - [39]

Но римлянам тоже была знакома власть этого духа. И тут должна возникнуть перед нами колоритнейшая фигура Кая Плиния Секунда Старшего. Он начал службу в римской кавалерии, воевал против германцев у берегов Северного моря, впоследствии занимал весьма высокий пост прокуратора в Испании и в Нарбоннской Галлии и все эти годы, а также последующие, проводил за чтением целые дни и большую часть ночей, читал в дороге, и за обедом, и на прогулке, и даже в бане, и, конечно, в постели. Если он не читал, так слушал чтение раба-секретаря или диктовал ему, а не то усаживался писать. Он был автором многих сочинений; до нашего времени сохранилась тридцатисемитомная «Естественная История». Затевая этот труд, он прочел две тысячи книг, сделал из них двадцать тысяч выписок и любил повторять, что нет такой скверной книги, из которой нельзя извлечь хоть крупицу пользы.

В 79 году нашей эры он командовал Мизенской эскадрой, стоявшей в Неаполитанском заливе. Когда 24 августа началось извержение Везувия, погубившее Помпеи, Геркуланум и десятки окрестных селений, Плиний отправил туда спасательные отряды, после чего отдал приказ капитану флагманского корабля следовать к месту катастрофы. Он полагал, что столь грандиозное явление природы следует рассмотреть и описать во всех подробностях. Рев Везувия был слышен за двадцать километров, у мыса Мизена. Над берегом и заливом колыхалась завеса вулканического пепла.

В полдень стало вдруг темно, как осенней ночью или, по словам очевидца, как в комнате без окон, где погашен свет. В эту кромешную тьму, пробиваемую длинными змеевидными молниями, ушел корабль с командиром эскадры на борту. И не вернулся...

Не правда ли, неожиданный поступок для администратора и важного военного чиновника? Но именно этот поступок закрепил за Плинием на девятнадцать веков вперед единственный в своем роде титул «первой жертвы научной любознательности».

Кай Плиний Секунд Старший предпочитал исследовать мир, не покидая своей библиотеки. И все же его стоило помянуть в этом рассказе о римских путешествиях, потому что поступок (или, может быть, подвиг?), увенчавший его жизнь, вносит существенную поправку в традиционные представления о характере римлян. Пусть немногим из них были доступны чистые радости исследований — этого достаточно, чтобы в несимпатичном обществе работорговцев, бюрократов и стяжателей открылся как бы некий просвет. И мы уже готовы допустить, что, вероятно, иного римского купца вела в океан не одна жажда прибыли. Что Юлий Матерн сопровождал в Сахару вождя гарамантов не только по долгу службы. Что безымянный римский всадник искал месторождения янтаря, но также и путь в неведомые земли. И допустив такую не подтверждаемую научными данными мысль, мы не слишком удивимся, узнав, что даже Марциал, этот римлянин с головы до пят, циничный остроумец, неисправимый горожанин, написал однажды несколько строк, словно обращенных ко всем путешественникам прошлого и будущего:

Вот и все! Посмотри: уже взволнован

Капитан и бранит отставших. Ветер

Добрый, гавань открыта... О, прощай же!

Дожидаться тебя корабль не будет.

Ю. Полев

Земляника на скалах

Рассказ об одном острове

Весна в том году в Карелии была сумасшедшей. Она явилась раньше всех сроков, тут же вызвала к себе грачей и скворцов, собралась было встречать жаворонков, но почему-то раздумала и уступила место еще живой и нестерпимо злой напоследок зиме.

В середине апреля начался крутой, пронзительный февраль — с поземками и метелями. И долго под ледяным, тяжелым от снега ветром жались в озябшие кучки опрометчивые грачи и скворцы...

Лед на озере лежал крепко, хотя и прошли давно все календарные сроки даже самых поздних разводьев. Давно снизу билась о лед весенняя щука, давно искала путь на вольную воду серебряная нерестовая плотва, но зима никак не желала отпускать озера, хорошо зная, что именно здесь, в глубокой воде, и таится: та великая сила, которая рождает и грозы, и ливни, и шквальные ветры, и снеговые тучи.

Но вода все-таки победила. Однажды лед тяжело вздохнул, приподнялся, да так и остался приподнятым, не успев сделать последний выдох. И тут же на вздувшийся лед упала не по-весеннему сухая жара.

Жара пекла и жгла все вокруг. По полям, по выкосам, под березами и елями на глазах горели последние островки снега — снег испарялся, дымился чадящим дымом, оставляя после себя чуть влажное пятно примятой за зиму прошлогодней травы, опавшего листа и бледно-зеленого, малокровного мха. Жара тут же кидалась на это влажное пятно, и от невиданной по весне жары: сворачивался в трубку прошлогодний лист, и порохом трещала сухая трава.

Вчера еще литой, белый от морозной сухости лед вдруг посинел, опустился глубоко в воду, набух, а через день по всему озеру нельзя было сыскать и пластиночки льда, намороженного за долгую суровую зиму.

Жара, как и все этой весной, жила недолго. Она смешала все птичьи календари, вызвала разом все пернатые стаи, а затем за полчаса обернулась снежным северо-востоком.

Ветер с северо-востока тащил гулкие и долгие шквалы, и каждый шквал с грохотом гнал по земле вместе с пылью и сухой травой стены тяжелого сплошного снега. Снег забивал окна на моем острове, запирал снаружи двери, стелил крыши плотными, как свинец, листами мокрых сугробов, мостил дороги и валил впереди себя заборы.